Виктор Точинов - Полкоролевства в придачу (из сборника "Фэнтези 2007")

Я обернулся — медленно-медленно. Маньяр столь же медленно разжал пальцы. Самобой звякнул об пол. Следом с глухим стуком ударилась о камень голова сенешаля. Он лежал, наполовину проползя в дверь, и тело изгибалось под невозможным углом… Похоже, твердость сохранили лишь кости черепа, рук и верхней части грудной клетки.

Донжон ощутимо вздрогнул. Послышался противный скрежет сдвинувшегося с места камня.

Маньяр поднял голову, встретился глазами со мной. Губы шевелились медленно и совершенно беззвучно, но я понял.

— До-бей-ме-ня…

Я отвернулся. Костолом дарит почти безболезненную смерть. Сначала — Иветта.

Невидимый барьер исчез.

Удивительно, но она все еще была жива…

Крови не виднелось, ни капли, — по крайней мере человеческой крови. Но уцелевшие отростки, уходящие в стену, продолжали питать то, что осталось от Иветты. И — во взгляде и словах появилась осмысленность… Это оказалось страшнее всего.

— Милый… Как хорошо, что ты вернулся… Возьми меня за руку…

— Я держусь за нее, — соврал я непослушными губами.

— Я не чувствую… Я болела, я очень сильно болела, я не могу жить в разлуке с тобой…

— Теперь мы всегда будем вместе, милая…

Она говорила еще и еще, голос слабел с каждым словом. О том, как ей было тоскливо и одиноко без меня, и какие ее мучили кошмарные сны, и как теперь всё будет хорошо…

Я отвечал: да, всё будет прекрасно, милая, твой отец дал согласие на брак, и у нас родится прекрасный малыш, и мы всегда будем вместе…

Отвечал и чувствовал, что каждым словом выжигаю свою душу. Дотла.

Донжон содрогался все сильнее. Сквозные трещины ползли по стенам. Камни выпадали из свода. Из-за дикого скрежета я почти не слышал слабеющий голос Иветты, пристально вглядывался в губы, чтобы хоть что-нибудь разобрать.

— Милый… я давно… хотела… но боялась… теперь… все будет… хорошо… скажи… по ночам… называл Изой… это твоя… первая…

Она не закончила вопрос.

А я не ответил.

Иветта умерла.

Губы ее оказались холодны как лед… Я отвернулся, не желая видеть стремительно разлагающееся лицо… Обломки падали градом, странным капризом проходя мимо. Стены рассыпались на глазах. Тяжеленный каменный блок с хрустом раздавил голову Маньяра, выполнив за меня его последнюю просьбу.

Прощай, Маньяр… Немного завидую твоей неукротимой ярости… Ты полз, владея лишь руками, прополз страшный путь — желая умереть победителем… А потом ужаснулся своей победе и выстрелил в нее… Лучше бы ты выстрелил в меня.

Донжон доживал последние минуты. Мы всегда будем вместе, милая… Здесь. Под камнями.

Небольшой зазубренный обломок вспорол мне щеку. Я машинально коснулся глубокой ссадины, тупо смотрел на измазавшую пальцы кровь, словно видел ее впервые…

А потом вдруг понял, что должен жить. Должен выбраться отсюда. Причина смешна — но должен.

…Донжон рухнул, едва я сошел с перекособоченного, чудом держащегося мостика, переброшенного через высохший ров.

Буа трясся, как в горячечной лихорадке, — но чем дальше от замка, тем меньше это ощущалось.

Когда я выбежал из Тур-де-Буа, земля ходила ходуном, на ногах удавалось устоять с огромным трудом. Здесь же, у болота, лишь легкая дрожь сотрясала топкую почву. Хватало и других признаков того, что с чудовищным единым организмом леса не всё в порядке. Отовсюду — и словно бы ниоткуда — доносились звуки: свистящие, шипящие, скрежещущие, завывающие. Некоторые деревья рушились с грохотом, будто выкорчеванные свирепым ураганом, другие плясали странный танец на месте, скручивая ветви в самые причудливые фигуры. Неподалеку с безоблачного неба шел дождь, настоящий ливень, — однако попадал лишь на круглый пятачок, не более тридцати шагов в окружности. Трава под каплями ливня чернела и обугливалась.

Болотную топь тоже не миновали катаклизмы. То там, то тут торфяная жижа вспухала горбами — казалось, что к поверхности рвались притаившиеся в глубине чудовища. Потом торфяные нарывы лопались, и чудовища оказывались всего лишь исполинскими газовыми пузырями — они тут же взрывались на воздухе вспышками фиолетового пламени.

Моя лошадь пугалась, шарахалась — пришлось привязать ее к низенькому кустику и наскоро успокоить простым заклятием. Эта кобыла с залитым кровью седлом принадлежала одному из лучников Маньяра — не то попавшему под Косу, не то убитому во второй схватке с Клешнями.

Пить хотелось неимоверно. Я потряс кожаную фляжку, поймал ртом последние капли вина. Затем одним ударом отсек донце посудины, а горлышко насадил на загодя вырезанную палку. Получилось импровизированное подобие ботальров, которыми рыбаки загоняют рыбу в свои сети.

Три коротких вертикальных удара — пауза — еще два — пауза — еще три. Фляга уходила в болотную жижу с оглушительным бульканьем, хорошо слышным даже в царящей какофонии. Топь набухла очередным горбом и извергла-таки наконец настоящее чудовище — облепленного илом Брока.

Орк выплюнул длинный полый стебель, встряхнулся, — я отскочил подальше, спасаясь от полетевшей во все стороны жидкой грязи.

Он ничего не спросил, но посмотрел вопросительно.

— Изабо умерла, — сказал я коротко, не желая рассказывать подробности.

Брок кивнул с видом глубочайшего удовлетворения. Мне вдруг захотелось убить его… Вместо этого я подошел, попробовал снять ошейник с могучей шеи. И тут же отдернул обожженные руки. Орк взвыл. Запахло горелой шерстью.

Сильна сестричка… была… Это сколько же силы надо впихнуть в слово , чтобы оно продолжало действовать и после смерти заклинателя…

— Не вышло? — хрипло спросил орк.

— Сейчас попробую еще раз…

Осторожно, не прикасаясь к бронзе, я поднес ладони к ошейнику, закрыл глаза. Сосредоточился, постарался по слабым следам, по тончайшим обертонам заклятия понять: что думал, что чувствовал, о чем вспоминал человек, когда придумывал слово … Способ, в большинстве случаев бесполезный, — но я слишком хорошо знал Изабо.

Через несколько минут я сказал орку:

— Если я ошибусь, ты умрёшь.

Он пожал плечами. Молодец… Все когда-то умрут.

Чуть помедлив, я произнес слово — много лет назад Изабо запирала им ошейник Фрэля, смешного вислоухого щенка, подаренного мною.

Бронзовая удавка Брока разломилась на две половинки.

— Если хочешь, пойдем в Загорье вместе, — предложил орк на своем языке. — Для моего народа ты всегда желанный гость. Мы никогда не забудем, что ты сделал для нас у Сухого Ручья.