У Чэн-энь - Путешествие на Запад. ТОМ III

Прыгая и притопывая, противники все дальше и дальше отступали от входа в пещеру, и теперь уже бились на склоне горы, где мы их пока и оставим.

Между тем Ша-сэн с бадьей и веревками шмыгнул в дверь, но ему преградил дорогу к роднику привратник.

– Ты кто такой? – закричал он. – Кто позволил тебе войти сюда и брать воду?

Ша-сэн поставил бадью с веревкой наземь, достал посох, укрощающий злых бесов, и, не говоря ни слова, стал бить привратника по голове. Тот не успел увернуться и повалился на землю с перебитым левым плечом, катаясь от боли. Тогда Ша-сэн стал бранить его:

– Я бы мог забить тебя до смерти, – орал он, – но щажу лишь потому, что ты имеешь человеческий облик, убирайся отсюда и не мешай мне: я хочу достать воды из родника!

Привратник пополз в глубь пещеры, причитая и охая от боли. А Ша-сэн тем временем опустил бадью в родник и, зачерпнув воды до краев, вышел из пещеры и вскочил на облако. Пролетая мимо сражающегося Сунь У-куна, он крикнул ему:

– Братец! Пощади его! Я достал воды.

Сунь У-кун услышал и, отразив посохом удар волшебного крючка, сказал отшельнику:

– Я готов биться с тобой не на жизнь а на смерть, но ты ведь ни в чем не провинился передо мною и, кроме того, я пощажу тебя ради твоего брата – Князя с головой быка. Первый раз, когда я пришел сюда, ты дважды своим волшебным крючком помешал мне набрать воды. Зато теперь я тебя перехитрил, выманил из пещеры, как охотник выманивает тигра из логова. Пока мы с тобой бились, один из учеников моего наставника успел проникнуть в пещеру и набрать воды. Будь уверен, что если бы я обратил все свое волшебство против тебя, то будь ты не один, а десять таких, как ты, чародееев-отшельников, все равно всех бы вас забил до смерти. Но, право, я лучше сохраню тебе жизнь. Живи, сколько тебе суждено, но, смотри, не смей больше поступать так с теми, кто будет просить у тебя чудодейственной воды.

Однако чародей-отшельник не отличал добра от зла. Он продолжал махать крючком, а затем неожиданно хлестнул Сунь У-куна крючком по ногам. Но тот успел подскочить и бросился на отшельника с криком: «Стой! Не уйдешь!» Не успел чародей опомниться, как Сунь У-кун одним ударом сшиб его с ног. Тогда Великий Мудрец вырвал у него волшебный крючок, разломал его пополам, а затем еще раз на четыре части. Швырнув их наземь, он закричал на отшельника:

– Скотина ты этакая! Будешь еще безобразничать?

Дрожа от страха и превозмогая стыд, отшельник молчал. Тогда Сунь У-кун громко расхохотался, вскочил на облако и улетел. О том, что произошло, сложены стихи:

Пусть будешь ты трудиться без конца,Не выплавить тебе чистейшего свинца,Коль настоящей не возьмешь воды.Плодов не принесут твои труды.Не испарится ртуть блестящая бесследно,Коль настоящей не найдешь водыИ не добавишь в сплав в количестве потребном.Не обладают материнским свойствомСвинец тяжелый и живая ртуть,Но киноварь таит бессмертья сутьВ своем чудесном и таинственном устройстве.Напрасно принял небывалый плодВ утробе мужеской обличие людское,Окажет мать-земля содействие благоеИ снадобья в себе целебные найдет.Мудрец свое исполнил назначенье:В коварных помыслах, делах удостоверясь,Он растоптал злокозненную ересь,Установил основы верного ученья.

На благодатном луче Великий Мудрец быстро догнал Ша-сэна. Радостные и довольные тем, что удалось раздобыть чудодейственной воды, они вернулись в селение и на облаке спустились вниз.

Чжу Ба-цзе с нетерпением ожидал их, прислонившись к притолоке. Он громко стонал. Живот его стал еще огромнее. Сунь У-кун подкрался к нему и спросил:

– Ну, когда тебе родить, Дурень?

Чжу Ба-цзе вздрогнул от неожиданности.

– Не надо так шутить, брат мой, – проговорил он. – Принес водицы?

Сунь У-кун хотел было еще посмеяться над Дурнем, но тут подошел Ша-сэн:

– Принесли воду, принесли! – со смехом возвестил он.

Танский монах, превозмогая боль, принялся благодарить:

– Сколько хлопот я причинил вам, братья мои, – говорил он, извиняясь.

Женщины тоже обрадовались и, не переставая кланяться, – говорили:

– О бодисатва! Вот уж поистине редко встретишь таких людей!

Одна из женщин поспешно достала маленькую фарфоровую чашечку с рисунками, зачерпнула полчашечки воды и подала Танскому монаху.

– Возьми, почтенный наставник! – проговорила она. – Пей потихоньку: как только допьешь, так сразу же плод растворится.

Чжу Ба-цзе перебил ее:

– Что мне чашечка, давайте всю бадью, я разом выпью.

– Ты что? – всполошилась женщина. – Разве можно? Ты меня до смерти перепугал! Ведь если выпить целую бадью, то все нутро и кишки растворятся.

Чжу Ба-цзе испугался и перестал шуметь, скромно испив пол чашечки чудодейственной воды.

Прошло времени ровно столько, сколько требуется, чтобы съесть плошку горячей пищи, и животы у обоих стало сводить от боли. Послышалось громкое урчание, раза три, а то и больше. После этого Чжу Ба-цзе не удержался, и у него полило и спереди и сзади. Танский монах собрался было удалиться в укромное место, но Сунь У-кун остановил его:

– Наставник! Не выходи на двор, не то тебя ветром продует и схватишь послеродовую горячку.

Женщина поспешно принесла два чистых ведра и предложила обоим воспользоваться ими для своих нужд.

Прошло немного времени, обоих пронесло по нескольку раз, и тогда лишь боль утихла, а животы опали.

Женщина сварила жидкий рисовый отвар и дала больным поесть.

– Тетушка!-сказал Чжу Ба-цзе – Я совершенно здоров, и мне этот отвар ни к чему. Ты лучше согрей воды и дай мне обмыться, а то стыдно садиться к столу в таком виде.

Тут Ша-сэн начал отговаривать его:

– Брат мой! Нельзя тебе мыться. В течении месяца после родов не следует мочить тело, а то можно заболеть.

Чжу Ба-цзе стал возражать:

– Да разве это роды? Просто выкидыш, – говорил он, – чего там бояться? Хоть бы грязь смыть.

Тем временем женщина согрела воды и обмыла обоим пострадавшим руки и ноги. После этого Танский монах выпил две чашечки рисового отвара, а Чжу Ба-цзе одним духом проглотил плошек десять, а то и больше, и все просил прибавки.

Сунь У-кун стал подсмеиваться над ним:

– Нечего тебе объедаться, обжора ты этакий! Меньше ешь, а то опять у тебя брюхо станет похожим на мешок с песком!

Однако Чжу Ба-цзе не обращал внимания.