Михаил Крюков - Еретическое путешествие к точке невозврата

— Но… это патент повитухи!

— Конечно, а ты думал, что мать наша, святая Римско-католическая церковь выдаст мне патент ведьмы? Так всегда и делается, патент дают повитухе, но на самом деле, все понимают, что это за повитуха. Церковь знает, что в мире существует кое-что, неподвластное её молитвам и экзорцизмам, и с этим «кое-чем» как-то надо управляться. Вот, нашими руками она и управляется. Конечно, быть ведьмой — дело опасное, ходишь по лезвию ножа, ведь в любое время ведьму могут обвинить в сношениях с дьяволом, наведении порчи, осквернении христианских святынь и прочей ереси. А за это — костёр, и никто за неё не вступится, да ты и сам всё видел. Мне просто повезло, необыкновенно, небывало повезло, что вы оказались в нужном месте и в нужное время… Ты читай, читай…

«…обязуется не отказывать ни бедному, ни богатому в исцелении от всякоразных хворей, подвластных её мастерству, а такожде вспомошествовать в разрешении от бремени женщин и домашней скотины, находящейся в тягости…»

«…женщин и домашней скотины…» — повторил Вольфгер. — Какой дурак придумал такую формулировку?

— А чему ты удивляешься? — пожала плечами Ута. — Написана чистая правда, в деревнях женщины живут не намного лучше домашней скотины. Только женщину ещё можно и… Впрочем, и скотину тоже можно… Иногда находятся, знаешь ли, любители… Но не будем об этих мерзостях.

— Прости, Ута, но как же получилось, что…

— Что меня чуть не сожгли? Да проще простого. В последнее время Ганс повадился совать свои грязные лапы мне под юбку, жену-то свою он уже не давно не хотел, довёл её до скотского состояния, шутка ли, рожать каждый год, она в тридцать лет выглядела старухой… Ну, я и пригрозила ему, что если ещё раз полезет, у него там всё отсохнет. А тут ещё роды неудачные. Я знала, что будет трудно, ребёночек лежал неправильно, поэтому и посоветовала Гансу дать Эльзе отлежаться, но он не послушался… Я ничего не смогла сделать. Мальчик родился мёртвым, а Эльза истекла кровью. Такое иногда случается, я же не всесильна! Раньше крестьяне это понимали, они видели, что я всегда бьюсь за жизнь матери и ребёнка до последнего, но тут как с цепи сорвались… Ну и, конечно, Ганс и его брат воду мутили… Вот так оно и вышло…

— А знаешь, ведь ты обязана жизнью не только мне, но и своему коту, — шутливо сказал Вольфгер, — ведь мы-то не собирались заезжать в вашу деревню, хотели проехать мимо, а твой кот не пустил нас, заставил свернуть к вам.

— Вот оно что… — протянула Ута, — то-то я смотрю, он пропал куда-то, когда меня схватили. Думала, отступился от меня, и совсем отчаялась, а он, оказывается, за помощью побежал…

— Никогда таких котов не видел, — сказал Вольфгер, — слишком уж он сообразителен для домашнего зверька.

— А он и не кот, — объяснила Ута, — только похож.

— Как это не кот? А кто?!

— Веришь ли, сама не знаю. У каждой ведьмы обязательно есть своё волшебное существо, ну… пусть будет наставник. У кого-то жаба, у кого-то филин или змея, а я всегда кошек любила, наверное, поэтому мне и достался кот. У любого доброго христианина есть свой ангел-хранитель, а вот у меня, ведьмы, — кот…

— А как его зовут? — спросил Вольфгер.

— Никак. Я зову его Кот, он откликается.

— Получается, что это демон?

— Может, и демон. Какая разница, кто? Он не вредит людям. А я бы без него не смогла жить, он мне помогает во всём.

— Прости за нескромность… Если не хочешь, не отвечай… А муж или парень у тебя есть?

— Нет, — ответила Ута, — ведьмам мужья не полагаются.

— А… а дети?

— Дети, конечно, могут быть, ведьмы всё-таки женщины. Только лучше, чтобы их не было. Давай сейчас не будем об этом, хорошо?

— Извини, если обидел, — Вольфгер накрыл рукой ладошку Уты.

Ута ласково сжала его пальцы и убрала свою руку со стола.

Наступило неловкое молчание.

— Послушай, а ведь тебе нельзя оставаться в деревне, — сказал Вольфгер. — Пока мы здесь, тебе ничего не угрожает, но вот когда мы уедем…

Ута встала и прошлась по комнате, в задумчивости покусывая губу.

— Пожалуй, ты прав, они не отстанут. Но куда же мне уехать?

— У тебя есть родственники или друзья где-нибудь подальше?

— Родителей нет, я сирота, а вот родственники есть, в Тюрингии. Но они знают, что я ведьма, и предпочитают со мной не связываться. Они меня и на порог не пустят.

— Плохо дело… — покачал головой Вольфгер. — А что, если тебе поехать с нами?

— А куда вы едете? — расстроенно спросила Ута. До неё вдруг дошло, что завтра её спасители, сильные, добрые и уверенные люди, с которыми спокойно и ничего не страшно, уедут по своим делам, и она опять останется наедине со священником, старостой и озлобленными крестьянами.

— Мы едем в Дрезден, к архиепископу Майнцскому. Ты можешь поехать с нами. Из Дрездена мы будем возвращаться той же дорогой и завезём тебя домой. Старосту деревни я, как следует, припугну, чтобы в твоё отсутствие не обижали служанок и не разорили дом.

— Знаешь, Вольфгер, — задумчиво сказала Ута, — мне кажется, я никогда больше не смогу жить в этой деревне… Не смогу я забыть то, что они хотели со мной сделать, а родственники Ганса всегда будут винить в его смерти меня… Добром это всё равно не кончится.

— Н-ну…тогда поедем ко мне, будешь жить в моём замке или, если захочешь, построим тебе дом, такой же, как этот. Служанок своих перевезёшь…

— В качестве кого я буду жить в твоём замке? — прищурилась Ута.

— Да хоть в качестве повитухи! У меня в замке нет ни лекаря, ни цирюльника, ни костоправа… Будешь меня лечить!

— Ты собираешься рожать? — рассмеялась Ута.

— Будешь насмехаться над моей баронской милостью, заточу в темницу! — пригрозил Вольфгер.

В комнату вошёл Карл:

— Мой господин, пришли священник и староста. Прикажете впустить?

— Впусти, — нахмурился барон. — Ута, будь добра, выйди на минутку, разговор у нас будет короткий, но неприятный.

Ута отрицательно покачала головой, из комнаты не ушла, но отодвинулась в тень так, что её почти не было видно.

Вольфгер сел в кресло у стола, повёрнутое к двери. Он был в расшнурованном дублете[20], надетом поверх белой крахмальной рубахи. На шее висела золотая баронская цепь с гербовым медальоном. Невзирая на дворянскую моду, Вольфгер не носил ни бороды, ни усов, а волосы стриг очень коротко.

Гости вошли и остановились у двери, подталкивая друг друга вперёд.

На оробевших священника и старосту смотрел человек лет сорока, с уже начинающими седеть висками, скуластым лицом, глубоко сидящими серыми глазами и тонкогубым ртом. Лицо владетельного барона было замкнуто и холодно.