Андрэ Нортон - Знак кота. Гнев оборотня

Манкол клевал носом за прилавком, то и дело всхрапывая, просыпался, глядел по сторонам осоловелыми глазами и снова соскальзывал в неодолимую дрёму, от которой некуда спрятаться.

В нашем доме имелся внутренний дворик, полный зелени. Здесь росли и такие растения, каких нет нигде в пяти землях. Это была настоящая сокровищница, здесь попадались и вовсе невиданные травы, которые можно найти разве что в садах Императора, где заботливо ухаживали за подарками, привезёнными из восточных земель.

Маленькие крылатые насекомые перелетали с одного яркого цветка на другой, другие ползали или прыгали по земле. Эти насекомые тоже встречались только здесь, на плоскогорье. Растения источали острый, дурманящий аромат. Усевшись на подушечку, моя хозяйка методично оглядывала своё зелёное царство, но в её взгляде не чувствовалось удовлетворения. Казалось, что она вспоминает свои старые промахи и ошибки, за которые рано или поздно придётся расплачиваться.

Перед ней стоял маленький низкий столик, не больше обеденного подноса. На столике лежало несколько свитков, один из них — открытый. Его загибающиеся края удерживала на месте пара тонких инструментов. У ног Равинги стояла пожелтевшая от старости картонная коробка, из–под откинутой крышки виднелись мотки ниток для вышивания всех цветов радуги.

Мне была задана своя работа, я старательно занималась шитьём. Когда я впервые пришла к Равинге, то не очень ловко обращалась с иголкой, потому что в те времена привыкла скакать верхом, охотиться и пользовалась куда большей свободой, чем большинство девочек моего возраста. Однако я с готовностью принялась учиться тому, что с этого времени составляло часть моего ремесла, и, приложив настойчивые усилия, в конце концов овладела даже самыми затейливыми стежками, которым учила меня наставница — быстрая разумом и иногда нетерпеливая Равинга, которой приходилось иногда напоминать себе, что не все бывают такими же сообразительными, как она, — даже если очень постараются.

В тот день, старательно выбирая нужные цвета и верные стежки, я корпела над гербовой эмблемой, которая могла бы украсить заплечный мешок какого–нибудь старшего слуги одного из Шести Домов. Но этот герб не имел никакого отношения ни к одному из Домов, о которых я слышала, — это была голова песчаного кота, столь точно повторённая, что казалась настоящей, только уменьшенной до крошечных размеров.

И хотя такие геральдические звери на гербах обычно выражают гордую непокорность, этот кот был спокойным, каким–то всезнающим и невозмутимо наблюдающим, что происходит вокруг, ещё не решаясь принять в этом участие.

Вместо глаз поблескивали великолепно отшлифованные драгоценные камни — мы называем их цитринами. Но не гранёные, какими обычно бывают, а гладкие, и когда я повнимательнее приглядывалась к ним, я была почти уверена, что разглядела глубоко–глубоко тончайшую, тоньше волоса, полоску зрачка.

Я уже закончила почти всю голову и теперь занималась обрамлением из солнечных камней и золотой филиграни, сделанной из настолько чистого и тонкого золота, что пришивать её нужно было очень осторожно, чтобы не погнуть ненароком. Но даже такое роскошное обрамление, каким бы затейливым и искусным оно ни было, не умаляло того впечатления, которое производила не столь изукрашенная кошачья голова.

Отложив в сторону одну иголку с нитью и потянувшись за другой, я заметила, что глаза моей хозяйки закрыты. Её дыхание становилось всё медленнее и медленнее, паузы между вздохами — всё больше и больше. Это были безошибочные признаки. Равинга шла сейчас тропою теней, на которую я сама ступала лишь раз или два, надолго запомнив, какого огромного напряжения тела и разума это требует.

Она ещё раз вздохнула, а затем замерла, не подавая никаких внешних признаков жизни. Я беспокойно пошевелилась. Когда смотришь на человека в таком состоянии и знаешь, с какой опасностью это сопряжено, непросто оставаться спокойным. Моё рукоделие выскользнуло из рук и упало на колени.

Настало время выполнять свою роль, роль охранительницы. Обычно Равинга удалялась к себе в спальню и запирала дверь, прежде чем отправиться в дальнее странствие. Поэтому то, что сейчас она не сделала ничего подобного, тоже заставило меня забеспокоиться. Я медленно протянула руку к кармашку на поясе, стараясь, чтобы неловкий жест или неосторожный звук не нарушили волшебной дороги, по которой она уходила всё дальше и дальше. Мои пальцы коснулись гладкой, отполированной временем поверхности, и я достала из футляра пастушескую флейту.

Я начала плести свою тропку из негромких звуков, не сводя глаз с Равинги. Уже не в первый раз я принимала участие в этом ритуале и знала, что нужно делать, и всё же — каждый может ошибиться. В сердцах тех, кто владеет силой, понимание этого отзывается страхом и осторожностью, а тот, кто не боится этого — безмозглый глупец, сующийся в запретные вещи.

Кожа у Равинги была темнее, чем у большинства вапаланцев, мне кажется, благодаря многим путешествиям по пяти землям. Она не была неженкой, чтобы прятать лицо от солнца. Теперь я заметила, как к коричневой коже приливает кровь. Губы приоткрылись, она со свистом, словно задыхаясь, втянула воздух. Я очень внимательно следила за хозяйкой. Нет, ещё не время пробуждать её. Если я сделаю это чересчур рано, то по праву заслужу наказание.

Черты её лица тоже чуть изменились. Щёки ввалились, лицо сузилось, над верхней губой появилась тёмная полоска, кольцом охватившая рот и заскользившая по подбородку, — и я едва не испугалась, наконец сообразив, что происходит. У меня на глазах, так, как другие меняют дорожный плащ, моя хозяйка меняла личность, перевоплощаясь в мужчину!

Хинккель! Но почему? Мои руки сжались так, что чуть не переломили флейту. Я уже видела, как Равинга надевает такие маски теней, погружаясь в видения, — но что такого важного в этом отлучённом от дома сыне старого служаки, из семьи, которая давно потеряла своё значение, да и сам этот сын (если слухи говорили правду) бесславно потерял собственную жизнь?

Теперь я ощущала не только дневную жару. Жар исходил от тела моей хозяйки, словно её пожирал огонь болезни. Её руки, до того неподвижно покоившиеся на столике, приподнялись, задвигались, хозяйка как будто пыталась притянуть к себе что–то очень важное. Словно знахарь…

Я поднесла флейту у губам, хотя слать призыв блуждающему духу хозяйки время ещё не наступило. Значит, Хинккель чем–то болен, и моя хозяйка пытается отвести от него эту болезнь!

Равинга закашлялась, немного наклонилась, и это движение явно далось ей с большим трудом, она протянула руку, пытаясь что–то отыскать на ощупь. Я подхватила кубок, стоящий рядом, от моего быстрого движения немного жидкости выплеснулось, распространяя сильный запах трав. Я вложила кубок в руку хозяйки, она неуверенным слепым движением поднесла его к губам и, не отрываясь, выпила почти всё.