Макс Далин - Убить некроманта

И это как-то извращённо погрело мне душу. Похоже, у меня первый раз просили защиты от кого-то другого. Ново.

Тогда я открыл дверь в спальню и пропустил его вперёд. А Нарцисс не мог пройти мимо мертвецов — у него ноги подкашивались. Он никогда не был героем и никогда не будет.

Я сказал:

— Не обращай внимания. Это же не люди и не демоны. Это всё равно что пустые доспехи, если их чудом заставить двигаться. Не надо нервничать.

Нарцисс посмотрел на меня странно, вошёл, остановился и стал ждать. Я поставил подсвечник, достал из сумки мертвеца ещё бутылку вина и сел на табурет к огню. И сделал Нарциссу знак приблизиться. Он устроился рядом на ковре. Нервно и настороженно, будто ждал беды, как я в зале.

Я снял перчатки, и он уставился на мои покорябанные руки.

— Нарцисс, — говорю, — выпей вина, всё в порядке. Успокойся, ничего плохого не будет. Тебе ведь твой сеньор приказал прийти?

— Да, — отвечает. Еле слышно.

— Ну и посиди тут. Или поспи, как хочешь. Приказ исполнишь — и уйдёшь утром. Ты же за меня не отвечаешь, верно?

И тут он выдал:

— Я вам не нравлюсь, государь?

Спросил. Молодец. Я думал, что уже ничему не удивлюсь, но чего я не ожидал, так это подобного вопроса. Потому что это касалось уж очень старой занозы. Нэда. Бедного Нэда.

Я никогда не мог говорить, если меня не спрашивали. Но тут меня спросили — и я стал рассказывать. И я рассказал Нарциссу, как он мне нравится, — как сумел. Он слушал, не возражал, не шарахался, слушал — и меня занесло. Меня, видите ли, никогда не слушали, а тут стали!

И я выпил вина и рассказал про Нэда, и ещё немного выпил, и рассказал про Розамунду, и допил то, что осталось, и рассказал про Беатрису. Я обычно мало пил, а тут вышел дурной случай. Я потом понял, что, если бы не Нарцисс, это могло бы стоить мне жизни, но — из песни слова не выкинешь: я надрался, как наёмник, и говорил о таких вещах, о которых обычно молчал со всеми.

Нарцисс на меня смотрел с детским страхом и вдруг — со слезами, кивал и спрашивал:

— Да?!

А я впервые за невероятно долгое время говорил с живым человеком и никак не мог отказаться от этого наслаждения. Вот где, собственно, и просчитался дядюшка: он просто не учёл, что говорить мне хотелось куда больше, чем заполучить чью-то добродетель.

И когда я раскашлялся, Нарцисс спросил:

— Вы простыли, да, государь? Вам же надо лечь, да?

Кто бы мне когда такое сказал…

— Нарцисс, — говорю, — сокровище моё, хочешь земли и титул — за этот вопрос? Графский титул, скажем. Стоит.

И тут он расплакался навзрыд. Обнял мои колени, ткнулся в руку и разрыдался. А я, как всегда, не знал, что делать с чужими слезами.

У Нарцисса потрясающие глаза были. Интригана, змеи, изощрённого лжеца. Я не знаю, за что Бог дал ему такие глаза.

Лгать он просто не мог. Ну не мог, как иной человек съесть живого червя не может, даже если ему угрожают повешением. В лучшем случае он мог продекламировать то, что его заставили заучить. И то — если ничто ему не помешает.

Дураком набитым я бы его не назвал. Грубо. Но…

У его разума отсутствовал всякий манёвр. Если вообще назвать разумом то, чем мой милый дружок в обиходе пользовался. В три года я лучше разбирался в обстановке, чем он в семнадцать.

И как в его странной душе смелость переплеталась с трусостью, я никогда не мог понять. Нарцисс боялся темноты в незнакомых местах и совершенно спокойно реагировал на клинок, приставленный к горлу. Может, это объяснялось его запредельной глупостью, не знаю.

Зато когда Господь создавал Нарцисса, то решил компенсировать отсутствие ума, отваги, рисковости, мужского шарма, честолюбия и прочего подобного переизбытком двух других вещей. Красоты и способности сопереживать.

Отвлечённо — он был невероятно неудачной кандидатурой для дядиного поручения. Но тем не менее всё получилось бы — в том случае, если бы я отколол что-нибудь циничное или жестокое. Нарцисс стал бы царапаться и кусаться, как трёхнедельный котёнок, — просто от страха, — и всё бы выгорело. Дядя на то и рассчитывал, он ведь точно знал, что я не подпущу близко серьёзного воина и дважды подумаю, стоит ли приближать к себе женщину. Но он просто чуточку меня недосчитал. Он поверил россказням о моей жене и Беатрисе, а я не стал бы мучить Нарцисса, как и женщин не мучил. Меня слишком смущали красивые люди.

А Нарцисс между тем отплакался, снял перстень и отдал мне.

— Что это за побрякушка? — спрашиваю.

Он повернул камень — чёрный, треугольной огранки. Под камнем обнаружилась короткая игла. А Нарцисс заглянул мне в лицо и сказал — роковым таинственным шёпотом:

— На этой иголке — яд, от которого умирают спустя несколько дней, в страшной тоске… Говорят, от него гниют ногти и вытекают глаза. От него нет противоядия.

— Славная вещица, — говорю. — Даришь?

Рожица у него сделалась неописуемая.

— Государь! — говорит. Поражён моей недогадливостью. — Да мне же приказано уколоть этим вас!

Ну и как надо было на это реагировать?

— И ты не исполнил приказ своего сеньора? — говорю. — Почему?

И он ответил очень серьёзно:

— Потому что, оказывается, вы — не демон.

— А разве людей не убивают по приказу сюзерена? — спрашиваю.

— Я вам присягал, — говорит. Ещё серьёзнее. — Если вы человек — то это важно. А если бы были демон — тогда бы не считалось.

Он, видите ли, это выяснил. Я поднял его лицо за подбородок и долго на него смотрел. Его судьба на нём уже расписалась… Но понимать это всё равно было нестерпимо.

А он очень обеспокоенно спросил:

— А вы не прикажете казнить его высочество?

Солнечный зайчик… Ничего я ему не ответил, только погладил по щеке, что ни к чему не обязывает.

Я спал до утра. Просто спал, а этот «убийца» дремал на краешке моего ложа. И мой Дар улёгся, как догоревший пожар — в угли. Даже не будь в спальне мёртвых, я спал бы, как младенец, в присутствии Нарцисса.

Мой Дар игнорировал его особу как опасный предмет.

А в спальне моего драгоценного дядюшки в ту ночь было действительно очень тепло. Так что я выспался, и спина моя утром не болела. И Нарцисс помог мне застегнуть на плечах панцирь который наконец, сделали как следует по моей скособоченной фигуре, а потом пошёл со мной.

Когда я спустился в главный зал, на меня смотрели. Жадно смотрели — впивались взглядами, искали на моем лице следы действия яда, я полагаю. И дядюшка улыбался нежно и умиротворённо. Как будто уже стоял у моего гроба, сердечный. Тем более — Нарцисс выглядел так спокойненько. И дядя опять недосчитал — я думаю, принял это спокойствие за чувство исполненного долга.