Алекс Готт - Белый Дозор

Глава 3

Видение о Черной Богине — Ожившее тату — Проклятые язычники — Капитан — Холодная река

Марина очнулась от того, что кто-то гладил ее по лбу, щекотал по шее, нежно, будто котенка. Открыла глаза — показалось, что юркнул кто-то совсем маленький в укромный уголок, и смешок его услышала она: тонкий, словно сосулька на ветру тренькнула в солнечный морозный денек. Потянулась, подумав о зиме с вожделением, хотя никогда раньше ее не любила. Вспомнила свой нынешний сон и представила хруст снега под ногами, лунную дорогу, начинавшуюся сразу за околицей деревни и шедшую через поле, до черного леса. А в поле пруд, сказывали, сам Перун наступил каблуком, когда бился с черной подземной ратью, и с тех пор пруд этот здесь, с незапамятных времен, а сколь глубок, о том никто не ведает. Говорили в деревне старики, что нету у него дна, у пруда-то…

Марина села, как следует тряхнула головой. Что только за чушь лезет?! Сон ведь! Всего лишь сон, и больше ничего нет. Нет луны и серебристой дороги на снегу, и тишины благодатной, когда с одного конца деревни слышно, как на другом конце, в стойле, шевельнула во сне ухом жеребая кобыла. А вместо тишины да воли теснота и маета, а вместо света лунного — полумрак ночной дороги, лишь по темному потолку купе проносятся светлые полосы, когда минует состав освещенный, пустой за ночным временем полустанок.

Глаза ее пообвыклись в темноте, она осмотрелась: пустое купе, никого, но полки застелены простынями непримятыми, никто и никогда на них не лежал. На столике, у окна, разложена кое-какая снедь: так, ничего особенного: пачка печенья «Юбилейное», банка консервов «Сардины в масле», стеклянная баночка огурцов, буханка «Бородинского», приборы, салфетки. Стояла бутылка минеральной воды, кажется, «Ессентуки». Марина, впервые за долгое время вдруг поняла, что к ней вернулся ее прежний, здоровый аппетит. Вмиг с сардин была сорвана крышка, огурцы вскрыты, да на черный хлеб, да с хрустом — вкуснятина! От «Ессентуков» чесалось в носу, печенье «Юбилейное» требовало чая «Цейлонский» кирпичного цвета, в стакане и в подстаканнике, с двумя белоснежными кусками выданного проводником рафинада. Марина соскочила с полки, ощутила, что икры налиты силой, с восторгом уперлась в края верхних полок, сделала стойку на руках, словно на брусьях подтянулась: всё, как раньше, ничего не болит, сильное, молодое тело ее вновь при ней. Где-то там, внутри сидевшая тихая смерть перестала надсадно ныть!

— Боже мой! Боже мой! — чуть было не крикнула девушка. — Да что же это?! Ведь чудо! Не может быть! Всё, как раньше!

Она нашарила выключатель, догадливо посмотрела на стенку у двери, так и есть: висит небольшое зеркало, в самый раз поглядеться, рассмотреть себя по плечи. Она всмотрелась и, не выдержав, рассмеялась звонким, счастливым смехом: тени под глазами исчезли, бледность ушла, морщины, гусиными лапками выходившие из уголков глаз и еще глубокие, взбороздившие лоб, сгинули без следа. Двадцатишестилетняя девушка, за считаные дни превратившаяся в старуху и к моменту своей встречи с компанией людей на перроне выглядевшая изможденной, высохшей пожилой женщиной, вновь вернула себе молодость, красоту, прежний овал лица и здоровый румянец на щеках. Хотя сказать «вернула себе» — это, конечно, весьма опрометчивое заявление. Вернули ей. Оставили попользоваться до поры… Но Марина ни о чем плохом думать не могла, она всё смотрела в зеркало, трогала себя то за нос, то за подбородок, гладила свои щеки и всё приговаривала:

— Это же сон, сон!

Если бы в купе было хоть немного просторней, то она пустилась бы в пляс. Всё это происходило с ней сейчас, здесь, наяву, и она жива и будет жить, ха-ха! Вне всяких сомнений, всё было реально: и еда, и плавно качавшийся под ногами пол купейного вагона, и электрический свет, и отражение в зеркале… Марине страшно захотелось с кем-нибудь переброситься парой слов. Показаться на людях. И она сдвинула в сторону дверь купе, вышла в длинный узкий коридор вагона. Двое («Как правильно их называть, — машинально подумала Марина, — их имена, вот в чем вопрос»), тот, кто назывался Навиславом, и еще один парень, имени которого она еще не знала, сидели возле ее купе на корточках и о чем-то мирно беседовали. Когда кто-нибудь из «обычных» пассажиров проходил мимо, они вежливо вставали, чтобы не мешать, но с места своего не двигались, охраняли купе.

Они дежурили по двое уже третьи сутки подряд. Поезд летел сквозь страну, и всё это время Марина спала крепким сном, в который ее погрузил Велеслав. Ей освободили целое купе, и видавшие виды, ко всему привыкшие проводники, глядя на караул у двери, думали, что инкогнито путешествует важная персона. Поезд летел через всю страну от столицы в сибирские дали, а в одном из купе членами общины было устроено что-то вроде капища, походного святилища, где окно закрыто плотной шторкой, где денно и нощно горели пекельным, багровым пламенем черные свечи, а свободные от несения караула родовичи прославляли волю Велеса и Мары, заметивших их, смертных, на Шуйном пути, послав им в теле немощной Марины величайшую из святынь — сокрытый до поры от людей образ самой Мары.

Проснувшись после долгого сна, Марина сперва не могла понять, откуда она знает всё о той своей второй сущности, которая спала в ней до поры до времени и блокировала волю самой Марины в редкие моменты своих проявлений. Но потом вспомнила, что у сна ее было страшное продолжение. Да ведь она упала в тот пруд! Проломив на диво тонкий при трескучем морозе лед, камнем пошла на дно, но так его и не достигла, ибо нет дна у ночного кошмара, в котором безраздельно господствует Черная Богиня. Она была поблизости, она нашептывала Марине рассказ о себе, и была ее повесть сладка, как соты, текущие медом, горька, словно кора осины, тяжела, как сыра земля на груди у лежащего в могиле. Марина вспомнила, всё вспомнила…

Мара — та, кто владычествует в смерти. Она безумна и мудра, она старуха и желанная дева, она Жива и Мара, она живет, хоть она и мертва. Ее жизнь — сама смерть. Это понятно немногим, но тот, кто ведает истину, воистину умен и мудр!

Постичь сущность Мары сложно тому, кто никогда не вникал в суть вещей, заменив потребность души маетой земного мира и став тем самым послушным и безмозглым рабом Мары — повелительницы всех несчастий людских, в которых люди привыкли винить кого угодно, лишь бы только не самих себя.

Марина задумалась: «Как часто люди ругают жизнь, называя ее то тельняшкой, то зеброй, имея в виду „белые“ — спокойные, и „черные“ — несчастливые полосы в жизни. Понять, отчего происходят с ними несчастья, люди, в основной своей массе, и не пытаются, и виной тому — опасение узнать „лишнее“, страх перед неведомым и желание ходить в стаде с привязанным к шее колокольчиком, чтобы пастух вовремя щелкнул своим бичом, загоняя обратно в стадо отбившуюся от него скотинку. Такие люди угодны Маре, вредящей им безмерно, как заклятым врагам своим, ибо более всего Черная Богиня ненавидит людскую тупость и бездушие. У таких Мара отнимает надежду, радость и, наконец, саму жизнь, перед смертью заставляя таки замученного ею обратиться к его же собственной, прежде не нужной душе и поговорить с ней. Незнание о Маре и, тем более, ее яростное отрицание подобны нежеланию познать себя, задуматься об устройстве этого мира и похожи на темную комнату, где больно бьют палкой вдоль спины, а кто именно и за что, того немногим дано понять».