Маргит Сандему - Зубы дракона

Вот и готова первая поклажа. Он поднял ее и пошел к двери.

Нет! Нет, только не это!

Невидимый, злой зверь снова впился ему в шею.

Сёльве упал навзничь, пытаясь сорвать, сбросить его с себя, но как можно схватить то, чего нет? Его охватило отчаяние, и он прошептал, собравшись с силами:

— Я сдаюсь. Я обещаю не делать этого!

Он снова был свободен. Сёльве оставалось только подняться на ноги и вернуться в гостиную, избегая взглядов в сторону свертка на столе.

Он рухнул на стул, чувствуя себя побежденным.

— Что за адское наказание свалилось на меня? — простонал он, не в силах более подбирать выражения. — Для чего я стал таким? Проклятые ведь известны тем, что умеют обращаться с судьбами других людей без проблем!

Сёльве просто забыл об одном: он был здесь не единственным проклятым!

Просидев так еще очень долго, Сёльве поднялся. Он смирился.

Проснулся младенец. Когда Сёльве подошел к столу, тот лежал и смотрел на него своими ужасными глазами.

— Смотри, смотри, — горько сказал Сёльве. — Пусть будет так, как хочешь ты и твой приятель. Придется вызвать эту глухую старуху, а самим уехать отсюда. Я же могу это сделать, если возьму вас с собой? Но если ты ждешь от меня любви или дружбы, то тебе придется разочароваться!

Взгляд ребенка упал на лежавшую рядом с ним мандрагору.

— Ну да, возьми ее, — сказал Сёльве со злорадством. — Возьми ее, и ты тоже обожжешься! Сделай же это, чтобы мне стало весело! Ты, исчадие ада!

Детские ручки шарили вокруг. Наконец они нашли мандрагору и обвили ее «тело».

Младенец поднял «куклу» к лицу, посмотрел на нее и — улыбнулся!

Сёльве в бессилии выдохнул воздух через нос, его ноздри раздулись. «Так и следовало ожидать», — подумал он.

— Ну и играй с этой игрушкой, она тебе как раз подойдет! — голос Сёльве был горьким. — Тролль! Я же не могу тебя так звать, ты ведь и есть тролль! Но имя тебе, наверно, нужно, хотя и не знаю — зачем. Тебя будут звать — Хейке.

Это было первое пришедшее в голову Сёльве имя, оно ничего не значило, не имело для него никакого смысла, но и ребенок для него ничего не значил. Кроме того, что эта колода на его ноге вызывала у него непреодолимое, отчаянное чувство бессилия.

7

Сёльве не отказался от идеи избавиться от своего непрошеного гостя. Он придумывал и испытывал новые и новые способы — все напрасно. Мандрагора была начеку и срывала все его планы. Счет его поражений пошел на десятки.

Как часто он сидел на своем стуле, плача без слез от безысходности! Как часто его руки сжимались так, что белели косточки на кулаках! Но все безрезультатно.

Возвращаясь назад, расскажем, что в ту же самую ночь он съехал из своего дома и, проведя несколько часов в поисках (сверток Сёльве спрятал в кустах), нашел себе новое жилье, гораздо хуже того, к чему он уже успел привыкнуть. И на этот раз мандрагора не позволила ему «забыть» младенца в лесу.

Так началась его новая жизнь. После долгих уговоров служанка согласилась ухаживать за ребенком, так что ему не приходилось ломать голову хотя бы над этим.

Хейке был странным ребенком. Он не говорил и даже не пытался научиться каким-то словам. С другой стороны, он и не кричал. Если о нем забывали, Хейке издавал невнятные звуки — неприятные и скрипящие, как несмазанная петля двери от сарая. А так как служанка ничего не слышала, Сёльве, как это его ни раздражало, приходилось все время напоминать ей о ребенке.

Но Хейке рос. Он начал передвигаться по дому, что очень не нравилось Сёльве. А потом случилось несчастье — старуха умерла, и Сёльве вновь остался один на один с совершенно непослушным ребенком почти двухлетнего возраста. У него была работа, его влекла к себе одна молодая красавица — а тут на тебе!

Он понимал, что больше не сможет найти прислужницу для ухода за ребенком. Весь последний год старуха была до смерти напугана Хейке и его странной игрушкой, она с утра до вечера крестилась и бормотала молитвы и всегда занималась ребенком со слезами на глазах. Женщина была твердо убеждена, что имеет дело с ребенком Сатаны, от которого следует держаться подальше. Но ей неплохо платили, да и перечить этому опасному господину с дьявольскими глазами она не решалась. Как же она могла с ним спорить, если и говорить толком не умела? Единственное, что было ей доступно — это ее молитвы, смысл которых она с трудом улавливала, да еще страх перед преисподней.

Разумеется, такая женщина не очень годилась для уготовленной ей работы, но Сёльве все же имел над ней некую власть.

Найти же новую служанку было невозможно. Когда появилась та, прежняя, ребенок все еще лежал в колыбели. А сейчас он вырвался на свободу, если воспользоваться пришедшим Сёльве на ум образом. Честно говоря, он и сам побаивался Хейке.

Дело не в том, что делал этот парень. Он просто ходил по дому, смотря на Сёльве своими ужасными, как бы все понимающими глазами. Он только смотрел. Но во взгляде его скрывалась некая угроза. Как будто он копил силы, чтобы нанести удар.

При этой мысли Сёльве содрогался.

Несколько раз он даже оставался дома, а не шел на службу, раздумывая, как ему поступить.

Однажды он начал собирать узкие дощечки. И плотничать.

На это у него ушла вся ночь. А на утро он посадил Хейке в клетку.

«Моя маленькая обезьянка» — вот как Сёльве называл его теперь. Мандрагора последовала туда же, ее тоже лучше всего держать под замком. Она висела на крючке в углу клетки. Сёльве устроил выдвижной поддон на полу клетки, который можно было чистить, не выпуская ребенка и не дотрагиваясь до него. На мальчике была только рубашка. Достаточно с него, во всяком случае в это теплое время года.

Но кормить его все равно приходилось. Против своего желания Сёльве дважды в день готовил в небольшой миске пищу и ставил ее через узкую дверцу внутрь клетки.

Однажды он случайно засунул руку слишком далеко. Тогда Хейке в первый раз показал, что он думает о своем тюремщике. Руку Сёльве пронзила ужасная боль. Стало ясно, что у парня выросли крепкие зубы.

— Ах ты, чертенок, — шипел Сёльве, тщательно обрабатывая рану. — Ты у меня за это получишь!

Но как ему отомстить?.. Этого Сёльве не знал.

А мальчик сидел целыми днями и пел. Если, конечно, можно было назвать эти невнятные гортанные звуки пением. Большей частью песни были похожи на какие-то заклинания и причитания, только на непонятном языке. Заслышав их, Сёльве всегда содрогался.

Гости в его дом уже давно не заглядывали. Сам Сёльве также редко появлялся в свете. Одиночество начинало казаться ему безбрежным океаном, в котором был только он сам.

Единственным его собеседником, помимо сослуживцев, был теперь его узник в клетке. Он начал заговаривать с ним по вечерам, презрительно и с насмешкой.