Карина Демина - Хозяйка большого дома

— Почему?

— Это неправильно.

— Неправильно, — охотно согласился Йен Маккастер, вытягивая по-журавлиному длинные тощие ноги. — Но… порой приходится искать компромисс.

Сам по себе он компромиссы ненавидел, втайне презирая себя за нынешний визит, и за разговор этот, избежать которого не выйдет, и за то, что разговор — Йен видел это — лишен смысла.

Надо бы попрощаться и уйти.

Но был собственный дом на краю города, и супруга, которая аккурат взялась молоть табачный лист, что делала всегда самолично, пусть бы к ее рукам надолго привязывался, что табачный запах, что характерная желтизна. И Йен Маккастер любил свой дом, свою жену, свою неторопливую жизнь, которую не изменила даже война.

Война прошла где-то вовне, задев его городок краем, но и этого хватило. И теперь Йен Маккастер желал, чтобы нарушенная войной жизнь вошла-таки в прежнее свое русло.

Но и не в нем одном дело.

Был мэр, который тоже прекрасно понимал ситуацию. Были советники и горожане, не желавшие смуты, и были люди, обыкновенные люди, с обыкновенными их бедами, потерями и ненавистью.

Они почти позабыли.

Смирились.

А тут альва…

Йен Маккастер бренди допил, а чего ж не допить, когда бренди хороший? И поставив пустой стакан, глянул на нового хозяина Яблоневой долины.

— Вы здесь… чужой человек. Новый…

— И не человек вовсе, — широко усмехнулся пес.

А говорили, что при смерти…

…не похоже.

Побитый, конечно, и шрамы эти, о которых супруга Йена отзывалась с притворным ужасом, хотя сама-то не видела, но ей рассказывала супруга доктора, а той в свою очередь…

…бабы…

…держали бы язык за зубами, глядишь, и обошлось бы.

…может, и обойдется?

Пес не похож на тех, кто спокойно отдаст свое. А альву он наверняка полагал своей.

— И не человек, — задумчиво повторил шериф. — Однако… вы должны понять… этот город… довольно-таки своеобразное местечко… нет, не в том плане, что от других городков отличается, но… люди тут живут… давно живут… веками… мой прадед сюда из-за гор переехал, а меня до сих пор считают чужаком. Нет, своим, но все равно чужаком. Так и называют, Йен Чужак… память у них долгая.

— И что?

Он и вправду не понимал, этот пес, а Йен не умел объяснить, у него никогда-то толком не получалось со словами управляться. И вроде бы говорил он, как иные говорят, а все ж криво выходило. И ныне, отставив опустевший стакан — а супруга вновь станет пенять, что выпимши вернулся, не потому, что и вправду злится, нет, Йен всегда меру знает, но положено ей пенять за выпивку — произнес.

— Они ей не простят.

— Чего?

— Войны. Чисток. У старухи Шеннон трое сыновей погибли, а мужа она еще когда схоронила, и осталась теперь одна. Тата Киршем потеряла мужа, а детей у нее пятеро… и муженек ее приходился Вишманам племянником, а Вишманов всем семейством в лагерь отправили… Тайворы невестки лишились, которую тоже… на четверть крови из ваших была… а ведь свадьбу только-только отыграли, хорошо, детишек нажить не успели. У Гирвоф — половина семьи в лагеря ушла, а вторая — на фронт… остались бабы одни…

Йен замолчал, позволяя псу самому додумать, но думать тот не желал. Хмыкнул, щелкнул когтем по стеклу и произнес:

— Ей ведь тоже досталось.

— Знаю. И понимаю. Только и ты пойми, что им… им нужен кто-то, кого можно обвинить, — шериф поднялся. Он был нескладен и когда-то смущался этой нескладности, что худобы, что чрезмерно длинных ног, что столь же длинных рук, которыми он размахивал, то и дело задевая мебель.

Но те времена прошли.

— Ее? — хмуро поинтересовался пес.

— А хоть бы и ее. И да, лично она ни в чем не виновата. Но она альва. А они — люди, которые только-только начали отходить от войны. Они еще ненавидят. И эта ненависть лишит их разума.

— И что вы предлагаете? — пес скрестил руки на груди, наблюдая за гостем.

— Отдайте альву. В мэрии устроят суд и…

— И приговорят к смерти.

— Допустим… — об этой части дела шериф старался не думать.

— Приговорят, — уверенно заключил пес. — И повесят. Думаю, на площади, чтобы все обиженные смогли прийти и поглазеть, как вершится справедливость.

— Пусть так, — Йен задел локтем высокий кувшин, который едва не слетел со столика, но Йен успел его поймать. — Пусть так, — повторил он гораздо тише. — Но это цена спокойствия.

— Вашего?

— И вашего. Их спокойствия. Думаете, мне все равно? Нет. Я знал эту девчонку и ее родителей, как знаю каждого жителя в этом треклятом городке. И знаю, что они так просто не отступят. Я не хочу, чтобы эти жители пришли сюда сами, за собственной справедливостью, поскольку тогда или ваш замечательный дом вспыхнет… или вам придется убивать их.

Йен выдохнул.

— И вы пытаетесь откупиться?

— Я пытаюсь найти хоть какой-то выход. Одна жизнь против многих. Простая арифметика.

— Хреновая у тебя арифметика, шериф, но за предупреждение спасибо.

— Не отдашь?

— Не отдам.

— Мэр…

— Срать на мэра…

— И на людей?

— На них тем более срать. Если им, чтобы почувствовать себя легче, надо кого-то повесить, то… в жопу таких людей. И да, убивать я буду. И уж поверьте, совесть меня не замучает.

— Совесть… — хмыкнул Йен Маккастер. — Порой я думаю, что совесть — это такая фантазия…

От шерифа в кабинете остался пустой стакан и терпкий запах табака на подлокотниках кресла. Райдо присел у этого кресла на корточки и подлокотники обнюхал.

— Еще лизните, — Нат стуком в дверь себя не обременял.

— Понадобится, то и лизну, — вполне миролюбиво отозвался Райдо. — А в тебе, щенок, нет уважения к старшим.

— Есть, — возразил Нат, делая глубокий медленный вдох. — Оно просто спрятано в глубине души…

— Слишком уж в глубине. Слышал?

Нат кивнул.

Подслушивать он умел, хотя и не любил, впрочем, не любил он многое из того, что сам полагал первейшей своей обязанностью. К примеру, чистка сапог.

Ее Нат от души ненавидел.

И Райдо не настаивал, его вполне себе устраивали сапоги нечищенные, а то и вовсе грязные, заросшие пылью или же коростой местной рыжей глины, которая выглядывала после дождей в промоинах земли. Эта глина успела стать личным врагом Ната, впрочем, как пыль в углах комнаты, и гардеробный шкаф, обладавший удивительным свойством превращать свежевыстиранные и выглаженные сорочки в пропахшее сыростью тряпье…

По сравнению со стиркой, глажкой и вечным беспорядком в комнате Райдо, в которую Нат ревниво не допускал экономку, подслушивание было мелким неудобством и неудобством полезным.