Татьяна Коростышевская - Невеста Кащея

Расстались мы со Стешей не так чтоб очень хорошо. Как говаривали в нашей родной Мохнатовке, кошка меж нами пробежала. Да не просто кошка, а целый котище — благоверный подруженькин, купец Еремей. Он, мужик видный и властный, не мог допустить, чтоб его невеста с ведьмами дружбу водила.

— А песни какие поначалу заводил… — всхлипывала рутенка, громко сморкаясь. — За меня, говорит, пойдешь, как сыр в масле будешь кататься, озолочу… А как оженимся, сразу и уедем — дальние страны посмотришь, диковинки там разные…

Поженились они этой зимой, произнеся клятвы под золочеными сводами Трехликого храма и еще раз закрепив их на бумаге перед деревенским старостой. На последнем настоял Стешин отец — деревенский мельник, который давал за дочерью неплохое приданое.

— А я, значит, ведьмой у вас была? — осторожно поинтересовалась я.

— Я тогда тоже так думала, — невесело хохотнула Стеша. — Пока настоящую ведьму не повстречала — Щуру старую.

— И давно ты с ней знакома?

— Да нет, — мотнула головой собеседница. — Где-то в лютне она к ватаге прибилась, на исходе зимы. Фейн сказывал, она ему родичка какая-то — тетка, что ли… Я еще порадовалась, когда она появилась, думала, подспорье в хозяйстве будет, а она быстро все к рукам прибрала — и Фейна, и девок. И мужики все под ее дуду пляшут. Потому как ведьма.

— Погоди, — сосредоточенно считала я в уме. — Ты замуж выходила в начале зимы, а в конце уже с разбойниками бытовала?

— А недолго с Еремеем любились. Он меня в первом же большом городе сбыл — привез с обозом да Фейну в карты и проиграл. Я в ногах у него валялась, умоляла не отдавать меня, а у него глаза совсем оловянные стали. Говорит: «Не могу слова порушить, долг, он отдачи требует…» Вот так я среди лиходеев и оказалась, а чего — люди-то ко всему привыкают, вот и я свыклась. Мне еще повезло, что меня атаман к себе приблизил.

— Не по-людски это! — разозлилась я.

— Конечно, — согласно всхлипнула Стеша. — Я же к Еремею со всей душой, а он меня за долги продал.

— Ты что, корова? — почти орала я. — Ты не могла ему в рожу вцепиться и обратно домой уйти?

— И куда бы пошла? — взвизгнула страдалица. — Одна среди чужеземцев? Да и что бы я в деревне сказала? Помогите, люди добрые, меня муж бросил? Чтоб потешались надо мной всей деревней? К тому же он же не просто от злобы так поступил, а чтоб клятвопреступником не сделаться.

— Он тебе клялся, когда замуж брал. Заботиться обещал и любить до самого смертного часа. Так что клятвопреступник он и есть. — Я устало махнула рукой. — А твой отец пытался тебя от произвола защитить, потому на договоре и настоял. Потому что брачные законы везде чтут. Хочешь, с утра в приказ пойдем — управу на твоего мужа отыщем?

— Ты спасти, что ли, меня хочешь? Пожалеть сирую да убогую? — позабыв про слезы, вскочила рутенка. — Не нужна мне твоя жалость! Тебе все всегда просто так доставалось — никогда себя не ломала. Глянешь глазищами, улыбнешься, и все тебе на блюдечке подносят. Ну конечно, кто против Яги пойти-то решится? Умница-разумница, вишь, выискалась! Красота несказанная! Бабка как тебе рожу-то ни замазывала — все одно все парни по тебе вздыхали. А за что это тебе? За что?

Из всего словесного потока я вычленила лишь слова «бабка твоя». И именно эти два словечка перекатывались в моих мыслях на манер шерстяного клубка, наполняя сердце теплом. А Стеша меж тем не умолкала:

— Ну теперь-то мы на равных. Щура тебя в оборот крепко взяла. И на Фейна особо не рассчитывай — он мой. Тебя-то он попользует и бросит, а со мной у него серьезно.

— То есть ты знаешь, что твой сожитель собирается над другой девицей поругание учинить, и в этом ему препятствовать не будешь? — недоверчиво переспросила я.

— А чего уж, дело молодое. Мужик погулять завсегда может, потому как кобель по натуре. Только он потом ко мне вернется, а тебя дальше передаст. Вон, к примеру, Жох давно без бабы.

Меня аж замутило от открывающихся перспектив.

— Это тебе атаман обещал?

— Выше бери! — На многозначительно поднятом персте Стеши блестел перстенек. — Щура сказывала. Так что… Вернется…

Вот только уверенности в словах рутенки не было ни на грош. Боялась она — и ведьму старую, и полюбовника своего, и того, как дальше дело обернется. И этот ужас, проглядывающий за бравадой, вызывал во мне какую-то брезгливую жалость.

И разговаривать с ней мне не хотелось, и глаза бы мои на нее не смотрели. Поэтому когда наконец-то вернулся атаман, я встретила его чуть не с распростертыми объятиями.

— Заставил твой пацан за ним побегать, — устало проговорил Фейн, присаживаясь на постель и вытянув вперед ногу.

Смысл этого маневра стал мне понятен только после того, как Стеша опустилась на колени и стала стаскивать с атамана сапоги. Ага, то-то она меня на такой же героизм, только по отношению к себе, сподвигнуть собиралась. Видно у них, разбойников, принято так — с кого обувь снимают, тот и главный.

— Где он? — спросила я, с преувеличенной покорностью склонив голову.

— Щура над ним колдует, — равнодушно ответил Фейн, откидываясь на постели.

— С мальчиком все в порядке? — повисли в воздухе мои осторожные слова.

Стеша выпрямилась, прижимая к груди сапоги атамана, и залебезила:

— А я вот постельку перестелила, сокол мой ясный, чтоб тебе почивалось сладко. Может, принести чего? Винца подогретого или взвару? Так вон новенькая вмиг метнется — тебя порадовать.

«Угу! Просто вот стою и мечтаю», — подумала я, не двинувшись с места.

Атаман задумчиво смотрел в потолок:

— Ты, рыжуха, давай сама на кухню сгоняй, принеси нам с твоей подругой чего выпить, закусить. Беседа у нас с ней долгая намечается.

Меня кинуло в жар, и вовсе не от гневного взгляда товарки.

— Вечно не могу запомнить, как этих девок зовут, — доверительно сообщил мне атаман, когда за Стешей закрылась дверь. — А как тебя величать?

— Все равно же забудешь. Буду у тебя «чернушкой» или «подь сюды», или…

Фейн весело заржал:

— Тебя-то, кареглазая, помнить буду.

Он протянул ладонь для рукопожатия.

— Лу… Ленута, — доверчиво поздоровалась я.

Его длинные смуглые пальцы плотно обхватили мою кисть. Резкий рывок. Я, потеряв равновесие, упала вперед, и он, перевернувшись, подмял меня, сжав коленями мои бедра.

Пахло от него неожиданно приятно — терпкой полынью, солью и разгоряченным телом. Я глубоко вздохнула.

— Времени у нас немного, — поделился атаман, деловито распутывая завязки моей рубахи. — Еще и поговорить серьезно надо. Ты когда беседовать предпочитаешь? До или после?