Вихрь Бездны (СИ) - Ольга Ружникова
Что ж — согласна умереть и согласна в Ледяную Бездну. Или в Вечное Пламя — по решению Вечного Суда и Творца. Только пусть невиновные живут.
Безмолвно небо, и молчит луна. Только одинокий волк воет где-то вдали. Тот самый?
А луне — всё равно. Освещать ли путь беглецам или беглецов для погони. Которой пока, слава Творцу, не слышно. Но это не значит, что и не будет.
У беглецов есть время, и будем надеяться — есть преимущество неожиданности. Вряд ли рядовым солдатам в особняке известно о тайном Храме-Неизвестной-Мерзости.
Случайный взгляд Октавиана… Или не случайный. Спутник Элгэ рассказал всё, что знал. И теперь тоже бережет дыхание. Но от тепла в его глазах чуть разжимается ледяная хватка на сердце.
И в этом грешна, Творец.
Элгэ усмехнулась. Услышал бы такие мысли Виктор — перечислил бы все ее грехи. Очень подробно и с комментариями. Но сына Алексиса здесь нет. А вздумай он смеяться над ее воспоминаниями — и она велела бы ему заткнуться. Потому что его здесь не было.
И что втянула в эту грязь Октавиана, Элгэ виновна тоже. Творец, пощади и его — если сможешь. Пощади невиновных, а с грешницей делай, что хочешь. Что она заслужила. В этом мире и в том. Свое пожила — и не так уж плохо. Другие жили дольше, а радости было меньше.
Зачем ты создал столь несчастливый мир, Творец? Или это мы сделали его таким?
Следи за дорогой, Элгэ Илладэн! Хоть и считаешь себя хорошей наездницей. (Ну хорошо — другие тоже считают.) Хоть позади уже и семь или восемь миль — еще три осталось впереди. И их нужно проскакать во весь опор, а не прохромать. На хромоту нет времени.
Часть 2
Глава 1
Часть вторая. Путь во тьму.
Глава первая.
Эвитан, окрестности Лютены.
1
Самое сложное — вовсе не изобразить сонливость. Труднее сдержать бешеное биение сердца. Именно оно — самый безжалостный предатель. Потому что колотится как у загнанного зверя — даже если лицо и взгляд согласны молчать. А Эйда никогда не была опытной притворщицей.
Пять дев в белых, шитых золотом туниках. Наверное, они явились действительно через час. Времени минуло слишком много для вечности и слишком мало для жизни.
Эйда вновь покорно отдала себя в их руки, позволяя искупать в теплой ванне с лепестками роз. Как куртизанку из романа. Они вечно отмокали или в ослином молоке, или в цветах.
Служительницы честно потерли вверенную им жертву мыльными губками, извлекли из купели, умастили чем-то благоухающим. Еще бы! Это Роджерам Ревинтерам сойдет в любом виде. А для столь привередливого насильника, как смерть, нужно выглядеть как можно лучше.
Вновь облачили в белое платье — уже другое. Только с пояском того же цвета. И почти тот же крой, что у жриц. Только золота не хватает. Жертве не положено…
Сердце неуверенно трепыхнулось. Эйда поспешно уставилась на ванну с розами. Мертвыми. Они тоже хотели жить — пока не понадобилось украсить чье-то убийство.
Девы безмолвно порхают вокруг. Взялись расчесывать волосы. У Эйды не было служанки со времен родного замка. Теперь появилось целых пять.
— Какая ты красавица, Эйда…
Нет, они, к сожалению, не безмолвны. Одна, по крайней мере. Горничная, приставленная Ревинтерами, тоже говорила: «Ты — достаточно смазлива, чтобы тебя не отравили сразу». Эйда знала, что всё равно отравят, но тогда ей это было безразлично.
Вот и эти — тоже отравят. Или прирежут.
— Чудесные волосы… Как золото!
Пусть щебечут. Под их болтовню не так страшно. Сердце молчит.
О красоте Эйде твердили с детства. Но не будь она «смазливой» — с ней не случилось бы ничего. Насилия. Похищения Мирабеллы. Последнего плена и купели с розами…
Или судьбу не обмануть? Ревинтерам было плевать, как жертва выглядит.
Так что глупо врать себе — тем более, сейчас. Будь Эйда невзрачной — с такой покорностью судьбе ее ждал бы монастырь. Дело ведь не во внешности, а в характере.
Разве что Ревинтеры не явились бы совсем.
И тогда — только монастырь. И Мирабелла бы не родилась.
А если б враги явились — повторилось бы всё то же. Только Роджер Ревинтер смотрел бы на жертву еще и с отвращением. Ничья красота не влияет на чужую алчность. Только на любовь, но Эйду Таррент не любил никто и никогда.
— А мягкие какие… — нимфа в златотканой тунике в последний раз коснулась их гребнем.
Какая разница, красива ли жертва? Кровь на алтаре у всех одинакова.
Холеные руки, скользящие движения. Случайно или нет задевают порой ребра? Колотится ли сердце Эйды громче военных литавров, или это ей только кажется? Если служительницы что-то заподозрят — свяжут. А то и силой зельем опоят.
Заподозрили или нет?
Разумно переодеть ее самим. Даже если бы Эйде удалось спрятать тот серебряный, легко гнущийся фруктовый ножик, коим курицу не зарезать… Или осколок чего-нибудь. Не для того ли ее и облачали дважды?
Золоченые сандалии — как у принцессы с затонувшего Анталиса. Отродясь не носила такую обувь. Довелось!
— Идем, Эйда.
Раскрывается с легким скрипом дверь. Впереди — знакомый коридор. С наверняка незнакомым поворотом.
Сколько шагов от камеры до эшафота? Ирия и Иден два года назад отмерили почти до ворот Ауэнта. Сестренкам было четырнадцать и одиннадцать лет. Почти двенадцать. А старшая сестра, за трусость удостоившаяся отсрочки, тряслась и молилась в особняке Ревинтеров. В спальне того, кто привез ее в Лютену на казнь родных.
Полутемный коридор, свечи в руках жриц, факелы у стен. Шаги — почти бесшумны. Сандалии — не сапоги и даже не туфли. Они тут все в сандалиях — и жертва, и конвой.
«Чудесные волосы». В одной сказке, которую Эйда вряд ли сможет рассказать Мирабелле, запертая в башне принцесса спускала в окно свои длиннющие косы. И по ним взбирался принц — ее спаситель. Ну и больно же ей, наверное, было!
Эйда свои растила с детства. Но они и до колен не достают. И уж ее-то ни один принц спасать не явится. Во-первых — нормальные рыцари давно вымерли. А во-вторых — приходят на помощь они невинным девам, а не
