Молчание Сабрины 2 (СИ) - Торин Владимир
Мэйхью промолчал. Само собой, он ожидал, что при встрече с Брекенбоком его ждут обвинения и упреки, и все равно выслушивать их было горько: он и правда знал, как его друг мечтал отыскать пропавшую семью.
– Ты мне не друг, – сказал Брекенбок, словно подслушав мысли Мэйхью. – У меня нет друзей. У меня они были когда-то: Головастик, мой самый первый друг из «Пансиона мадам Лаппэн», еще Нос и Уилли-Прищепка из сиротского приюта мадам Гроттеморт. Их всех больше нет, они мертвы, а их могилки засыпаны осенними листьями.
Мэйхью покачал головой. Головастик… подумать только, а он и забыл свое детское прозвище.
– Нос и Уилли-Прищепка тоже, полагаю, как-то тебя обидели, раз ты и их записал в мертвецы…
– Прищепка на самом деле умер. Еще ребенком. А Нос… Этот пройдоха не так давно почтил своим визитом Габен: ограбил банк, попал в газеты и даже не удосужился навестить меня.
Мэйхью не поверил своим ушам.
– Постой-ка! Фиш?! Человек-из-Льотомна, который ограбил «Ригсберг-банк», – это твой друг Нос из сиротского приюта?!
– Да-да, тогда еще черный дом на площади Неми-Дрё назывался «Ригсберг-банком», но ты меня не слушаешь! Нос был здесь, но он даже не заглянул! Я пытался его найти после того, как его имя попало во все газеты, но он уже сбежал. Вот такие они, мои друзья…
– Талли, послушай, – Мэйхью попытался призвать сумасшедшего друга к голосу разума. Что само по себе напоминало сумасшествие. – Я понимаю, что ты затаил на меня смертельную обиду и, вероятно, даже планируешь какую-то месть…
– Месть давно остыла.
– Тем не менее, – продолжил Мэйхью, – я бы не пришел к тебе, если бы это не было важно. Намного важнее твоей обиды и моих сожалений.
Брекенбок фыркнул.
– Ха! Еще раз – Ха! И напоследок – Ха в третий раз!
Мэйхью нахмурился – он больше не был намерен тратить время на препирательства:
– Этот человек, – сказал он, – который здесь только что был. С зеленым зонтом…
Брекенбок одарил собеседника показными аплодисментами.
– О, ну конечно, переведи тему на кого-то, кто раздражает меня еще сильнее, чем ты. Это так… в твоем духе!
– Талли…
– Зачем ты пришел? – спросил хозяин балагана.
– Убийца, – сказал Мэйхью. – Я иду по следу убийцы.
– Ох, уж эти убийцы и их следы… – проворчал шут. – Вот не могут они не пачкать башмаки.
Мэйхью проигнорировал «шутку».
– След привел меня сюда, в твой балаган.
– Гуффин кого-то убил?
– Возможно, это был он.
– Возможно?
– У меня пока нет доказательств. Но кукла… та кукла, которая была на столе, она как-то с этим всем связана.
– Как-то?
– У меня пока очень мало сведений.
– «Возможно», «как-то», – с презрением в голосе бросил Брекенбок. – Что вообще ты знаешь?
– Двое, – сказал Мэйхью поспешно, пока у хозяина балагана не случился очередной приступ безумия. – Манера Улыбаться и Пустое Место пришли к кукольнику Гудвину в переулок Фейр. Они забрали из лавки куклу, сели на трамвай, но трамвай не поехал в Фли…
– На мосту была поломка.
– Поломки не было. Они вышли у старой аптеки и отправились на улицу Пчел. Там они сели на воздушный шар некоего мистера Баллуни, и на нем отправились в Фли.
Слушая Мэйхью, хозяин балагана заметно скучал. Он даже демонстративно зевнул.
– Я нашел мастера Баллуни, – сказал Мэйхью. – Его засунули в шкаф с перерезанным горлом.
На Брекенбока это не произвело никакого впечатления.
– Шкаф с перерезанным горлом? Я знаю шкафы с ящичками, дверцами и такими миленькими бронзовыми ручками. Но перерезанное горло… это что-то новенькое.
– Ты прекрасно понял, что я имел в виду, – раздраженно сказал Мэйхью – его друг все, что угодно, даже жестокое кровавое убийство, мог превратить в шутку.
– Может, понял, а может, нет, – сморщил лицо Брекенбок. – Ну да ладно. Что было дальше? Куда Манера Улыбаться и Пустое Место отправились следом?
– Они улетели на шаре – полагаю, сюда. Я знаю, что Манера Улыбаться вернулся в балаган один. Если не считать куклу…
– И?
– Мне нужна твоя помощь. Расскажи, что знаешь.
– Что мне за это будет?
– Талли…
– Ладно! – Брекенбок поморщился, съел папиретный докурок и зажег новую папиретку. – Я отправил Манеру Улыбаться и Пустое Место к кукольнику Гудвину за старым долгом. Манера Улыбаться притащился один с куклой. Больше наше шутовское сиятельство ничего не знает.
Это была очевидная ложь, но Мэйхью не стал ничего говорить, опасаясь, как бы не разрушить хрупкое, словно нить паутины, здравомыслие Брекенбока.
– Ты ведь заявился в мой тупик, чтобы разнюхивать, подсматривать и подслушивать, верно я все понимаю?
Мэйхью подобрал бы другие формулировки, но промолчал и лишь кивнул.
– Хорошо, – сказал Брекенбок. На его губах появилась злая улыбка. – Я позволю тебе остаться в балагане, но с одним условием – если подтвердится, что Манера Улыбаться и есть твой убийца, ты схватишь его только после премьеры моей пьесы.
Мэйхью вынужденно кивнул – это уже было хоть что-то. Признаться, его удивило то, как быстро Брекенбок согласился. Уговорить его оказалось довольно просто и…
И тут хозяин балагана коварно прищурился, что дало Мэйхью понять: «просто» не будет.
– Ты ведь не думал, что я позволю тебе здесь разнюхивать, и ничего не попрошу взамен, верно? – спросил Брекенбок. – Для начала тебе придется кое-что сделать и для меня.
Мэйхью тяжело вздохнул:
– Прямо как в старые времена в «Пансионе для непослушных детей мадам Лаппэн».
– И вовсе не похоже! – гневно воскликнул Брекенбок.
***
После прошедшего ливня ночной Фли напоминал холодный и сырой погреб.
Капало с обломанных водостоков и ржавых, давно неработающих труб пневмопочты. С карнизов крыш тут и там время от времени снова начинало лить, как будто кто-то решил смести остатки дождя с желобов метлой. Грязная вода бурлила в переполненных канавах.
Хлюпанье да всплески были сейчас едва ли не единственными звуками во всем Блошином районе.
«Едва ли не единственными», потому что в глубине Фли, в тупике Гро, еще раздавался стук молотков.
Тупик Гро, также известный, как «Балаганный тупик» напоминал скорее слишком широкую щель между двумя домами, нежели полноценный переулок. Следуя по улице Сонников, его можно было бы и вовсе не заметить, если бы не ржавая табличка «Гро*****», где «*****» было настолько неразличимым, что для всех давно означало просто «что-то там». Поэтому тупик и называли прямо и без затей: «Гро».
Весь Блошиный район сейчас не подавал признаков жизни, но только не переулок, в котором размещался уличный театр. Актеры труппы Талли Брекенбока, изо всех сил прикидываясь, что заняты чем-то важным для постановки, на деле изо всех сил ждали ужина, а ложиться спать без ужина – то всякий знает! – худшая участь на свете.
По всему тупику были развешаны фонари. Они висели над дверями фургончиков и навесами, но больше всего их располагалось возле сцены.
Одному из членов труппы в голову вдруг прокралась гадкая мысль:
«Может, просто перевернуть один из фонарей? Словно ненароком, как будто нечаянно, и тогда сцена загорится. Так ярко запылает, что костер увидят со всех концов Фли… Нет, нельзя. Не сейчас… Позже…»
Само собой, мысль эта принадлежала обладателю зеленого пальто и горбатого зонтика.
Гуффин сидел на сундуке под фонарем напротив фургончика Брекенбока. Он пристально следил за труппой, вслушивался в перебранки, подмечал взгляды и пытался расшифровать многозначительное молчание.
Он все видел. Все слышал.
Перед ужином Брекенбок решил провести небольшую репетицию с Сабриной, и сейчас его раздраженные возгласы разлетались по переулку:
– Отвратительно! В плохом смысле, отвратительно! Ты недостаточно хорошо учишь роль и ужасно играешь, Сабрина! Мне тебя совсем не жалко, а должно быть, ведь Бедняжка из пьесы – жалкая! Не нужно было тебя чинить – поломанная, ты лучше подходила для роли! Я не могу на тебя смотреть! Возвращайся, когда научишься быть достаточно жалкой! Ты наказана!
