Из-под снега (СИ) - Чоргорр Татьяна

Широко раскрытые глаза Вильяры, тёмные от расширенных зрачков, влажно блестели. Она ни о чём не стала расспрашивать, углубилась в какие-то свои воспоминания и мысли. Подтянула колени к груди, обхватила руками. Нимрин едва узнавал самоуверенную колдунью, с которой познакомился полтора суток назад. Его подбитый бок быстро заживал, можно не беречь. Можно обнять эту растерянную, напуганную женщину, привлечь к себе, закутаться вместе в шкуры. Так теплее, и не страшно!

— А что ты хотела подарить мне, мудрая?

— Твоё настоящее имя, — она прижалась плотнее, зашептала на ухо. — Ты — Ромига. Но побудь пока для всех Нимрином, мало ли, кто и как тебя ищет.

Ромига! Три кратких слога мгновенно отозвались теплом в груди. Он узнал своё имя! Он ждал, надеялся, что имя сразу отворит путь воспоминаниям. Но нет, увы. Нав Ромига по-прежнему помнил о себе жалкие обрывки, причём вспоминалась, как назло, какая-то болезненная, стыдная, тоскливая муть. Он еле удержался от того, чтобы выплеснуть раздражение на Вильяру. Мрачно буркнул:

— Спасибо. Ты давно узнала?

— Недавно.

Голос колдуньи чуть дрогнул. Вероятно, честный ответ на вопрос: «Когда ты узнала?» звучал бы: «Вчера утром». Но так, как он спросил, с ответом не поспоришь: недавно. И раз уж Лембе Ромига не высказал претензий за припрятанное оружие, то и Вильяру переспрашивать и цепляться к ней не стал. А она, тепло подышав ему в шею, пощекотав ресницами, отстранилась. Заглянула в лицо, зрачки полыхнули двумя болотным огнями.

— Ты подумал? Ты принимаешь наш договор, Ромига?

Он кивнул. Они сели друг против друга на пятки, сложили ладони к ладоням. Слушая и произнося местные канонические формулы, Ромига не искал в них лазейки, а дивился количеству преогромнейших дыр. Так было где-то на родине: забор — две слеги. Никаких «жизнь будет залогом», или «сдохну, но сделаю». Охотники не клялись, они заключали эдакие договоры о намерениях. Вероятно, в мире, где властвуют природные стихии, а жизнь двуногих теплится на грани выживания, иначе нельзя. И Ромига с лёгкостью пообещал посильную помощь за посильную ответную услугу. А открутить башку Арайе ему хотелось просто так. Самому.

***

Серая луна на третью ночь после полнолуния заметно подтаяла с правого боку, но светила ярко, хоть считай лучи у снежинок. А снежинки в начале зимы, как на подбор: большие, пушистые, взблескивающие радугой. Вильяра не стала ими любоваться, зачерпнула в горсти побольше снега, наскоро умыла лицо. Рядом зевнул и проделал то же самое Лемба. Охотники сторожко озирались и принюхивались, слушали тишину, памятуя о длинных стрелах и злополучном дозорном. А Нимрин-Ромига замер с запрокинутой головой, считая звёзды. Вне дома, между небом и снегом, он вдруг показался Вильяре тонким и ломким бесплотным силуэтом, прорезной дырой во тьму. Лицо и руки смутно белели, а из глаз смотрела та же вековечная тьма. Чужой, слишком чужой! Примут ли такого Зачарованные Камни? Не проверишь, не узнаешь.

— Идём! Кажется, нет никого, — тихо сказал кузнец.

***

Долгий путь по коридорам и лестницам внутри скалы — Ромига старательно запоминал повороты. Маленькая калитка где-то высоко на горе. Снежное, льдистое, мерцающее бледными искрами пространство. Огромная, ноздреватая луна оттенка свинца. Звёзды, много звёзд, но ни одной знакомой, ни знаменитых чёрных дыр в созвездии Дельфина. Совсем чужое небо над чужой землёй-голкья. Голкья: так называют охотники свой мир, обитаемые материки и то, по чему ходят. Голкья — не мягкая почва. Голкья — холодный камень. Переменчивый мех на шкуре мира — снег или зелень, камень — его неизменная плоть.

На склоне горы снега намело не много, и скальный грунт звенел под ногами. Мир держал чужака на ладони, будто забавное насекомое. Сдуть? Прихлопнуть? Разрешить ползти по своим делам? Комбинезон надёжно защищал от холода, голова и руки тоже пока не мёрзли, но сердце разом заледенело, и зябкая дрожь поселилась в крови. Не тот испуг, от которого слабеют или звереют. Трепет перед заведомо превосходящей силой — и решимость устоять пред её лицом, что бы ни случилось. Мир смотрел: тусклым зрачком луны, мириадами звёзд и снежными искрами. Мир молчал, просто был, и всё. Был сам, и чужаку позволил здесь быть.

На тракте Ромиге слишком погано себя чувствовал, чтобы слушать мир. Копошась в пещерах, ощущал многое, но однобоко, не полно. Когда караулил выбитые ворота и выглядывал наружу, был слишком занят. И вот, наконец, познакомились: честь по чести, лицом к лицу. Ромига осторожно коснулся ладонью выступа скалы. По контрасту с обжигающим холодом голкья, вспомнил вдруг тёплую сосновую кору и золотоволосую женщину с ярко-зелёными глазами. Как Белая Дама Милонега звонко хохочет и выговаривает ему: «Что за безобразие? Куда мы катимся? Нав обнаглел до того, что пытается приручить мой лес!» Он смеётся в ответ: «Скажи ещё, что у меня получается!» Женщина легонько толкает сосну, и сверху обрушивается град шишек, молотит нава по голове и плечам, а щит ему выставлять лень… В Белую Даму, естественно, не попадает ни одна шишка, кроме той, которую он лично запихнул ей за шиворот… Ромига улыбнулся воспоминанию, украдкой погладил чуть согревшийся под рукой камень и двинулся следом за охотниками.

***

Вильяра пристально, ревниво наблюдала за чужаком, как он пытается договориться со стихиями. Примерно так вёл бы себя мудрый в незнакомых угодьях. Интересно, откуда это у воина? Хотя, одарённого могли научить. А если странствовал по разным мирам, мог выучиться сам. Не слишком-то у него и получается…

Зачарованный Камень вырос на пути, как всегда, внезапно. Мудрая жестом остановила спутников и пошла вперёд одна. Напевая приветственную песнь, обошла кругом. Властно припечатала ладони к знакам на граните, видимым только ей. Велела отвориться. И встали вместо одного валуна — два менгира, воротами. Вильяра отошла с середины створа к правому менгиру, так же властно возложила на него руку и велела чужаку:

— Ромига, иди. Ты сам почувствуешь, когда дойдёшь до середины. Ляг в снег и прими силу.

Он тронулся с места осторожно, будто по тонкому льду. И снова это ощущение: не живого существа, двуногого, разумного, а чёрной расселины в лунной и звёздной ночи. Вильяра видела, как эта живая дыра шагает вперёд, приближаясь к воротам, как вступает в пространство между менгирами, шагает, шагает, шагает — и стоит на месте.

Колдунья хлопнула ладонью по камню, пропела особое приглашение, но ничего не изменилось. Чужак упорно шёл сквозь ворота, не двигаясь вперёд ни на пядь. Вильяра окликнула его по имени, он не слышал. Ей рассказывали, что некоторые Камни так шутят, а иногда и похуже. Один из мудрых целую луну брёл к середине знакомого круга, после чего, совершенно пустой, обнаружил себя на вулкане — да, именно в двадцати днях пути — и еле выбрался из переплетения лавовых рек. С Вильярой или в её присутствии ни разу не случалось ничего подобного, она не ждала подвоха от любимых, надёжных Камней. Но она — мудрая, потому отвечает за свои угодья и за всё, что в них творится! Она рванула наперерез, схватила чужака за руку, потащила за собой… Её учили, что, шагнув в круг, идти можно только вперёд, к его середине. Но в мерцающем ледяном тумане мгновенно исчезли все видимые направления и ориентиры. Чужак и колдунья шли, потом бежали, потом опять шли, брели, тяжело дыша, проваливаясь в снег, опираясь друг на друга. Обессилев, Вильяра прохрипела:

— Ромига, прости, что я затащила тебя сюда! Не должно было так быть!

Он остановился, сгрёб её в охапку, прижал к себе:

— Ловушка врага?

— Я не знаю. Надеюсь, Камни просто шутят.

— Ш-ш-шуточки!

Он крутил головой, осматривался, не выпуская её из объятий. И колдунья вцепилась в него покрепче. Чувствовала, стоит на миг разомкнуть руки, и они потеряют друг друга. Слышала, как под чёрной шкурой колотится сердце. Чужак больше не походил на бесплотного. Он местами заиндевел, местами взмок, запыхался, был растерян и зол, но не впадал ни в панику, ни в ярость, за что Вильяра была ему горячо благодарна. Если Камни шутят, главное сохранять здравый рассудок, и они, наигравшись, отпустят. Если же это ловушка врага…