Лебёдка аэронавта (ЛП) - Батчер Джим

- Черт возьми, - пробормотал Гримм. - Это довольно неловко.

Баярд наклонился и близко заглянул в лицо Гримма. Последнее, что помнил Гримм, - это ощущения момента, когда его подняли на тонкие жилистые плечи Баярда,

Гримм открыл глаза в теплой сумрачной комнате. Потолок был сделан из затвердевшей глины - одного из наиболее распространенных строительных материалов для небогатых домов в башне Альбиона. Он не был окрашен в белый цвет, вместо этого его покрывали красочные и довольно причудливые росписи, которые выглядели так, словно их сделал чрезвычайно восторженный ребенок. Это не имело смысла: вроде бы случайные изображения дирижаблей, солнца, каких-то странных растений, лишь частично напоминавших деревья, и изображение луны, которая была слишком большой по отношению к солнцу напротив. Странные существа занимали то же пространство, ни одно из них не знакомо Гримму, хотя он, возможно, видел некоторых из них в самых фантастических детских книжках.

Комната освещалась десятками и десятками крошечных, почти мертвых световых кристаллов, собранных в банки из прозрачного стекла. Их свет был призрачным, четко освещал все вокруг, при этом, казалось, возникал из ниоткуда. Комната была маленькой и скромной, с ученическим столом и маленькой переполненной книжной полкой. Он лежал на кровати из сплетеных веревок с тонким матрасом, наваленные на него одеяла грозили скорее задушить его, чем удержать в тепле.

Он начал расталкивать их в стороны, и только тогда обнаружил, что его левая рука прибинтована к груди. И рука и грудь были обмотаны, как показалось ему, совершенно неуместным количеством бинтов. Они не были белыми. Вместо этого они представляли собой широкий спектр любых цветов и тканей, какие можно представить. На одной из лент маленькие розовые сердечки перемежались с яркими желтыми солнышками.

Гримм сел, морщась от боли в руке. Похоже, у него было еще много порезов на груди, которые тоже были покрыты бинтами, да еще и какой-то вонючей обеззараживающей мазью. Он не мог вспомнить, как получил эти меньшие раны, но в бою это было не удивительно. Во рту у него обосновался мерзкий привкус, а горло горело от жажды. На тумбочке у кровати очень кстати стояли кувшин и кружка, и он налил себе полную кружку воды и осушил ее трижды, прежде чем его тело начало расслабляться.

Кто-то постучал в дверь и открыл ее. Гримм поднял глаза и увидел, как в комнату вошла молодая женщина. Она была одета... не то, чтобы неряшливо, решил он, но скорее случайным образом. Ее серая рубашка была сшита из эфирного шелка, залатана в нескольких местах и выглядела так, будто шили ее на мужчину фунтов на двести тяжелее, чем она. Хотя рубашка была достаточно длинной, чтобы служить платьем, под ней она носила зеленый сарафан с шуршащими юбками, которые доставали до пола. Когда она подошла к нему, он увидел, что вместо туфель у нее были чулки с зелеными и белыми горошинами на одной ноге и с оранжевыми и фиолетовыми полосами на другой.

На ней был фартук, но он выглядел сделанным из кожи и был прожжен в нескольких местах, скорее атрибут кузнеца, чем кухонная одежда. Ее волосы были выкрашены в белый и малиновый цвета, а затем заплетены в косички так, что стали похожи на мятные леденцы. Одна линза в ее очках была розовой, вторая зеленой, а лента на ее цилиндре, который был ей велик, почти разрывалась от заткнутых за нее сложенных листов бумаги. Она носила ожерелье, с которого свисал стеклянный сосуд, наполненный почти выгоревшими световыми кристаллами, а в руках она несла накрытый поднос.

- О, - сказала она, остановившись. - Он проснулся. Боже. Это было неожиданно.

Она склонила голову, глядя на него сначала сквозь одну, потом сквозь другую линзу очков.

- Вот, видите? Он в порядке. Он не безумен. Разве только  сумасшедший. Я бы знала.

Она поставила поднос на небольшой столик у стены и прошептала:

- Должны ли мы сказать ему, как неприлично для джентльмена не надевать рубашку в присутствии молодой леди? Не то чтобы нам не нравился вид, потому что он довольно мужественный, но кажется, кто-то должен сказать об этом.

Гримм глянул на себя и, нащупав одеяла, потянул их вверх рукой.

- Ах, пожалуйста, простите, юная леди. Мне кажется, я потерял рубашку.

- Он думает, что я леди, - сказала она, и заулыбалась. - Это довольно необычно, по моему опыту.

Гримм мучительно задумался над правильным ответом в таких обстоятельствах и не придумал ничего лучше, чем спросить:

- Называться леди?

- Думать так, - сказала девушка. - Итак, вот немного свежего супа, он не очень на вкус, но он должен съесть его целиком, так как яду он не нравится сильнее.

Гримм моргнул.

- Яду?

Девушка повернулась к нему и подошла достаточно близко, чтобы положить руку на лоб.

- Ох. У него снова лихорадка? Нет, нет. Ох, хорошо. Возможно, он просто недотепа. Бедняжка.

Прежде чем она смогла отвернуться, Гримм поймал её запястье.

Дыхание девушки... нет, решил он, девочки, казалось, застряло в горле. Её тело напряглось, и она выдохнула:

- Ох. Надеюсь, он не решит причинить мне вред. Он довольно хорош в этом. Ушла вечность, чтобы отмыть всю кровь.

- Дитя, - тихо сказал Гримм. - Посмотри на меня.

Она резко замерла. После секундного молчания она произнесла:

- О, я не должна.

- Посмотри на меня, девочка, - сказал Гримм мягким, спокойным голосом. - Никто не причинит тебе вреда.

Девочка кинула на него очень быстрый взгляд. Он увидел только блеск её глаз за стеклами очков. Один был ровного серого цвета. Другой - бледного яблочно-зеленого. Она дрожала и казалась ослабевшей, её запястье обмякло у него в руке.

- Ох, - она вздохнула. - Это так грустно.

- С кем ты разговариваешь, дитя?

- Он не знает, что я говорю с вами, - сказала девочка. Кончики её пальцев потянулись к кристаллам в маленькой бутылке,  висящей у неё на шее.

- Как он может слышать меня и при этом не понимать таких простых вещей?

- А, - сказал Гримм и медленно и аккуратно отпустил запястье девушки, будто выпуская хрупкое тельце птицы. - Ты эфиромант. Прости меня, дитя. Я не понял.

- Он думает, что я мастер, - сказала девочка, склоняя голову и краснея. - Как он может быть одновременно так умен и так глуп? Это должно быть очень больно. Он желает нам добра, бедняжка. И он в сознании,  двигается и бодр. Нам надо сказать мастеру, что, похоже, он выживет.

С этими словами девочка выбежала из комнаты, кивая собственным мыслям, а ее тихое бормотание будто бы повисло на мгновение в комнате после её ухода.

Гримм покачал головой. Кем бы ни была эта девочка, она уже довольно долго ходила в учениках, несмотря на ее кажущуюся молодость. Все эфироманты были чудаковатыми, и с возрастом это проявлялось ещё сильнее. Некоторые были гораздо чудаковатее остальных. Это дитя было столь же странным, что и другие эфироманты, которых ему довелось встречать.