Кирилл Шатилов - Торлон

Орелия расслабилась и прислушалась к урчанию в животе. Из дыры приятно поддувал холодный ветерок. При других обстоятельствах она бы тут сидела и сидела, как любила иной раз делать поутру, чтобы собраться с мыслями и продумать распорядок будущего дня. Привычка эта появилась у нее еще в Айтен’гарде, о котором она до сих пор нет-нет да вспоминала. Но там, при всей строгости и любви к порядку, было не принято нарушать чужую территорию. Даже притом что отхожее место считалось общим для всех, кто жил под одной крышей.

Орелия дала каштановым прядям упасть на лоб и подула на них через выпяченную нижнюю губу. Приведя себя в порядок, она поднялась с корточек, отряхнула подол платья и накрыла дыру в полу свежеструганой деревянной крышкой. На всякий случай помахала из стороны в сторону стоявшим здесь же, в вазочке, сухим букетиком пахучих трав. Подняв щеколду, распахнула дверь и вышла в сени.

— С облегченьицем!

Анора, притаившаяся возле лестницы на второй этаж, встретила подругу хитрым подмигиванием из-под белобрысой челки. Одну из двух косичек она зажала между наморщенным носом и оттопыренной верхней губой и громко сопела.

— Очень мило, — хмыкнула Орелия, отстраняя ее локтем и ступая на лестницу. — Я так и думала, что за мной подглядывает мужчина, а вовсе не ты.

— Не подглядывает, а подслушивает, — поправила Анора и засеменила по ступенькам следом за подругой. — И вынюхивает.

Анора, если можно так выразиться, была точной копией Орелии, когда та возвратилась из Айтен’гарда. Разумеется, в переносном смысле. Те же челка и косички, от которых Орелия давно уже отказалась, вовремя рассудив, что слишком выделяется с ними из толпы простоволосых сверстниц и тем самым привлекает к себе слишком внимательные мужские взгляды. Аноре подобное внимание не угрожало, реши она даже надеть такое же открытое платье, как у Орелии, или вообще про него забыть. Она была низкорослой, бледнокожей, рыхлой и невзрачной, но при этом нисколько не тушевалась, готова была виснуть на шее у первого встречного малого, насмешничала и в итоге чуть не залетела с одним туповатым лавочником из людей своего отца. Об этой истории подруги вспоминать не любили: одна — потому что ей тогда сделалось действительно страшно, другая — потому что впервые ощутила в груди нечто похожее на зависть. В итоге, правда, все обошлось как нельзя лучше: то ли подозрения не оправдались, то ли все-таки подействовали травы, которые Орелия раздобыла через хороших знакомых, оставшихся в Айтен’гарде. Сын лавочника тоже куда-то исчез, да так, что его с тех пор больше не видели.

На втором этаже она сразу почувствовала, что на улице стоит настоящий мороз. Тут оказалось даже холоднее, чем в сенях. Хотя спальня Орелии располагалась здесь, в последнее время, оставаясь на ночь одна, она предпочитала ночевать в хорошо протопленной общей зале, где кроватью ей служил огромный ворох мягких шкур. Накануне ей нездоровилось, и она не выходила на улицу, тем более что к вечеру, когда Орелия чуточку развеселилась, пришла со своими дурацкими ягодами соседка, и вскоре после ягод ей стало совсем не до прогулок. Зато сегодня ей предстояло не только излечиться от всех недугов, но и подготовиться к вечернему развлечению, а значит, нужно, несмотря на слабость, одеваться потеплее и отправляться на улицу, точнее, на рынок. Покупать всякие приятные мелочи для знакомых и незнакомых, с которыми придется общаться на эфен’моте, ну и, разумеется, не обделить какими-нибудь обновками себя, любимую.

— Брр! — поежилась Анора, ступая по скрипучим половицам второго этажа. — Ты бы сперва здесь протопила, что ли…

Она не договорила, потому что Орелия у нее на глазах проделала, как всегда, именно то, чего от нее менее всего ожидали: стянула через голову бисерное платье, встряхнула волосами и прямо в чем мать родила прошлась через промерзшую комнату к дальнему углу, где стоял массивный сундук с одеждой. Анора, затаив от восхищения и зависти дыхание, следила, как подруга с усилием поднимает тяжелую крышку, гибко наклоняется над восхитительным в своем разнообразии содержимым и одну за другой извлекает на холодный свет утра теплые вещи.

— Нравится?

Орелия просунула загорелые ноги в нечто мешковатое и мохнатое, выпрямилась, и это нечто внезапно оказалось замечательными меховыми штанишками, красиво облегающими бедра и спадающими с колен до самого пола размашистыми складками. Она замерла, ожидая ответа и нерешительно поигрывая тесемками, словно не решаясь раньше времени затянуть их на тонкой талии.

Анора невольно перевела взгляд с теперь почти мужского низа ее фигуры на обворожительно женственный, покрытый мурашками верх, едва прикрытый золотистыми в лучах выглянувшего солнца прядями, и не нашла что ответить. «Нравится» было неподходящим словом. Во всяком случае, не тем, с которым Анора могла сразу согласиться.

Орелия восприняла ее молчание как сомнение.

— Но у меня ничего теплее нет, — удрученно призналась она и добавила, чтобы подбодрить саму себя: — К тому же для езды верхом пока ничего удобнее не придумали.

И решительно завязала тесемки длинным бантиком.

Анора заставила себя отвести взгляд от такой маленькой и красивой груди Орелии и подошла к единственному окошку, из которого открывался замечательный вид на постепенно оживающую рыночную площадь. Вон уже расставляют свои широкие лотки торговцы рыбой, чей полуживой еще товар долго не залеживается. Прямо на булыжной кладке площади расстилают ковры жены гончаров, мужья и дети которых наверняка где-то на подступах — тащат кувшины, тарелки, чаши и прочую кухонную утварь, разложенную по тяжеленным корзинам, подвешенным к коромыслам. Чуть поодаль незло переругиваются торговки овощами и сушеными фруктами. Тоскливо подтягивает расстроенные струны старый гусляр, то и дело отхлебывая из длинной бутыли, чтобы согреться. Свора собак залегла в отдалении, поджидая щедрых на кости мясников. Зачиналось обычное утро обычного дня в Малом Вайла’туне.

— Кого высматриваешь?

Орелия стояла рядом и обеими руками собирала волосы в длинный хвост на затылке. На ней теперь была мягкая домотканая рубаха навыпуск и надетая поверх нее толстая безрукавка, вывернутая мехом внутрь. Вероятно, рубаха была недавно постирана в каком-то душистом отваре, потому что запах от девушки исходил непередаваемо соблазнительный.

— Отцовы люди еще не подошли, — вздохнула Анора. — А ты чем так пахнешь?

— Это мой аромат, — заметила Орелия, что должно было значить: «Не суй свой нос, все равно не получишь». — Из водорослей.

— Чего-чего?

— Не прикидывайся тупой. — Орелия игриво ткнула подругу кулачком под ребро. — Берутся водоросли из обводного канала. Высушиваются. Потом кое-какие травы с опушки Пограничья добавляются. Все это варится на медленном огне с полудня до захода солнца. На ночь раскладываешь то, что получилось, сохнуть под звездами. Утром, до рассвета, собираешь и вымачиваешь в вине. Потом сушишь на печи, чтобы вся влага вышла. Растираешь в порошок. И готово.