Алексей Лебедев - В поисках Дарования

Я нежно ее обнял и она как можно крепче, по-старушечьи, попыталась сжать меня.

- Ну как ты тут?

- Лучше всех. Ножки еще, дай Бог, бегают.

В свои довольно преклонные года она выглядела очень хорошо. Только седые волосы, морщинистый лоб и руки выдавали ее старину.

- Я уж не надеялась, что ты приедешь. - Она приняла от меня куртку и приглашающим жестом позвала в комнату. - Давай проходи. Надо было позвонить, я бы что-нибудь вкусное испекла.

- Да как-то не успел. Зато сюрприз получился.

В квартире ничего не изменилось с тех пор как мы все разъехались. Все та же старая мебель на своих привычных местах, давно просящаяся на свалку, те же картины на стенах. Но бабушка ничего не хотела менять, наверно, как и все другие бабушки. Я называл это "бабушкин синдром", когда уже ничего нового не нужно, ни к чему не стремишься, обыденность замирает, а вещи, запылившись, стареют вместе с тобой, главное, чтобы все было хорошо. Вся эта обстановка веяла прошлым, моим детством - мамой, папой, семейными торжествами, нашими с сестрой проказами. Повсюду расставленные фотографии, как глаза прошлого, будоражили во мне тоску.

- У тебя, как всегда ничего не изменилось. - Ностальгично сказал я.

- Да чему меняться? Прошло время изменений. Это у вас, молодых, все скоротечно, изменчиво. Нам, старикам, осталось только молиться за вас, чтоб у вас было все хорошо, чтоб дожили до наших лет.

Она всхлипнула. Я развернулся к ней. Ее щеки намокли от слез. Спешно вытирая глаза, бабушка пыталась скрыть их от меня. Я понимал, почему она плачет.

- Мне тоже его очень не хватает. - Утешая, обнял ее. - Я часто думаю о папе, о его исчезновении. Его с нами нет, но главное он жив. Я это чувствую. И мама всегда это чувствовала. А ее интуиция никогда не подводила.

- Только это меня греет. Ты знаешь, я тебе не рассказывала, в последнее время он мне часто снится. Приходит ко мне, берет за руку и ведет за собой. Сначала мы просто ходили, но в последние разы он начал со мной говорить. Рассказывает, что у него все хорошо, извиняется за свой уход, за то, что не попрощался, что так лучше для нас. Говорит, что ты скоро сам его найдешь, чтоб передавала тебе привет, а другим как-нибудь сам. А потом улыбается и уходит.

Она замолчала, глядя куда-то в пол. Я, зачарованный ее рассказом, приходил в себя. Почему именно мне? Возможно, я не видел снов, и он не мог найти меня. Переварив все, решил перевести тему разговора.

- Милена пишет тебе?

- Миленочка? Да. Она все время присылает мне открытки. - Бабушка кивнула в сторону, где стояло множество открыток.

Моя сестра, по характеру своей работы, много разъезжала по миру и встретиться с ней было бы большой удачей.

- Что-то я совсем расклеилась. Ты, наверно, голодный? Пойдем, покормлю тебя.

- Спасибо, баб. Я не голоден. Можно я лучше душ приму? Смою вчерашнюю пыль.

- Ну ладно. А я пока пирог поставлю.

Горячий душ и уединенная обстановка, заставляющая всегда, как и сейчас, задумываться о самом глубоком, будь то насущные проблемы, интимные мысли, размышления об экзистенциализме, да всякая ерунда, что взбредет в голову, но именно, принимая душ или, сидя в туалете, человек в этих местах начинает интенсивно размышлять о насущных его проблемах, об окружающей его жизни. Однажды один человек спросил меня:

- Знаешь, почему люди поют, делают открытия, придумывают гениальные идеи, рыдают, задумываются о смысле жизни и о всякой такой ерунде, сидя в туалете?

- Нет. - Ответил я.

- Потому что им там скучно.

Тогда меня этот ответ поразил своей бредовостью, но спустя время, когда я начал проверять эту теорию на практике, мне показалась она вполне действенной. Когда я нахожусь в этих местах, замкнутая и монотонная обстановка заставляет меня о чем-то глубоко задуматься, а в моменты крайне позитивного настроения одинокая атмосфера наполняется моим пением.

Так и сейчас, стоя в душе, горячие потоки воды взбудоражили осадок, образовавшийся после разговора с бабушкой. Что будет, когда ее не станет, что я буду чувствовать? От этой мысли мне стало страшно, растерянность околдовала меня. Как это, когда человек есть и ты можешь его обнять, поговорить с ним, над чем-то посмеяться, а потом, неожиданно он просто исчезает из твоей жизни, навсегда, и ты знаешь, что его точно никогда не вернешь и уже не сможешь, как раньше, к нему прикоснуться, посмотреть в его родные глаза. Это страшно, потому что разуму это не понять. Человек за всю жизнь настолько привыкает к материальному, что такое абстрактное явление как смерть просто не уживается в его голове. Оно, как инородное тело, как вирус, просто напросто отвергается неподготовленным организмом. И вакцины от этого нет, как нет ее от смерти. С моим отцом не так. Он пропал, но это не означает, что навсегда. Для меня он просто очередной раз уехал в свою командировку, только затяжную. Иногда я просто представлял, что он переехал с мамой в Питер. Но я точно знал, что он жив, я чувствовал это. Мои рассуждения извилистой дорогой привели меня к мыслям о маме, от которой я долго не получал весточки. И сердце бешено забилось в волнениях. В конце концов, она в любом случае мне должна была ответить. Пусть проблемы с телефоном, но интернет в наше время - император связи. Его можно найти в любом закоулке, даже у собаки под хвостом, выражаясь фразами Андрея. Мама становилась ключевой проблемой.

После горячего душа меня растащило по дивану. Бабушка что-то шаманила на кухне, откуда тянуло аппетитными запахами. Вялость и небольшая усталость после водных процедур ввели меня в состояние сна. Как обычно ничего не приснилось. Наскучившая темнота по-прежнему разъедала мое уставшее сознание. Но сейчас чувствовались какие-то изменения. Движения были не такими свободными, будто пространство погустело и мне приходилось с усилием пробираться сквозь него. Сама темнота изменила свой цвет с непроглядно-черного на темно-серый, словно я окружен густым туманном в поздних сумерках. Открыв глаза, застал бабушку на кресле возле окна. Она задумчиво рассматривала лес через дорогу от дома. На улице уже начало темнеть, серые тучи затянули небо. Услышав мои движения, она повернулась. На ее лице блестели слезы. Она спешно стерла их рукой и нежно улыбнулась.

- Проснулся? - Спросила она.

- Да. Который час?

- Около пяти. Ты проспал почти четыре часа.

Я смотрел на нее, на ее потухшие проплаканные глаза, на редкие морщины, уставшие от долгого одиночества, от тоскливых пролетающих будней. Сорок лет она прожила без мужа, пятнадцать без сына и сейчас уже почти четыре года одна, в полном одиночестве. Я миллион раз предлагал уехать ей отсюда, переехать ближе ко мне, но она миллион раз отказывалась покидать свой городок, привязанная к нему всем сердцем, где ей, по ее словам, комфортней и проще.