Надежда Первухина - Не пытайтесь это повторить

– Нет, шеф, нам не в парк. Нам на кладбище.

Водитель дернулся:

– Вах, зачэм таким молодым-красивым на кладбище?

– Зачем – не твоя печаль. Вези, – ослепительно улыбнулась Юля.

– Харашо, – смирился водила. – Садитэсь.

И мы «сэли».

Миновав сумеречные пригороды и ряды аккуратных дачек, «Лада» с легким шуршаньем шин подкатила к громадным кованым воротам. Над ними литыми позолоченными буквами вилась надпись «Новоспасское кладбище». Буквы подсвечивались двумя фонариками и на фоне чернеющего неба смотрелись несколько инфернально.

– Приэхали, – немного нервно сказал водитель.

Еще бы! Занервничаешь тут, когда тебя просят приехать на кладбище в половине одиннадцатого ночи!

– Вы никуда не отъезжайте, – вынимая из сумочки двести рублей и протягивая их водителю, заговорила Юля. Глаза ее при этом фиалково поблескивали. – Вы нас дождетесь и отвезете обратно.

– Дождусь и отвэзу обратно, – механически повторил водитель, принимая сотенные бумажки и пряча их в барсетку. Глаза его немного остекленели. Он получил коан, и теперь все его мысли будут вертеться вокруг этого коана.

Мы вышли из машины. Роскошные кованые ворота кладбища в такой час, конечно, были заперты. Но рядом лепилась будочка привратника, а возле нее – небольшой проход, перегороженный обычным шлагбаумом.

– Ох, люблю я шлагбаумы, – хмыкнула Юля, вспоминая что-то из своей прошлой жизни.

Она деликатно постучала в хлипкую дверь будочки. Дверь отворилась, и на пороге появился старичок. Был он оборотнем, и в давние времена довольно известным. В девятнадцатом веке он наводил ужас на окрестности Щедрого, охотясь на овец, коз и даже людей. На него устроили облаву свои же соплеменники, поймали и приговорили к пожизненному заключению без права перекидываться. Но в девяностых годах двадцатого века старичка выпустили из тюрьмы за примерное поведение и устроили работать на кладбище. Он теперь ни на кого не охотился. Предпочитал маринованные баклажаны, сою и капусту брокколи.

– Благословенны будьте, – вежливо поклонилась старичку Юля.

– И вам благословение, светлая ведьма. Вам и вашим друзьям, – в ответ прошамкал старичок. – Что привело вас сюда в этот час?

– Моей подруге, – Юля указала на меня, – пришла пора посетить собственную могилу.

– А-а, умертвие, – понимающе кивнул старик. – Тогда я вас пропущу. Вампиры тоже с вами?

– Да, с нами.

– Надеюсь, вы будете вести себя прилично.

– Разумеется.

– У нас ведь тут вандалы объявились, – посетовал старик. – Разрушили два могильных памятника. Милиция искала, да что там…

– Какой ужас, – искренне посочувствовала Юля. – А к ведьмам обращались?

– Ведьмы дорого берут за такую работу, – вздохнул оборотень. – Вот если бы вы, госпожа…

– Я? – на миг задумалась Юля. – А почему бы и нет? Хорошо. Я попытаюсь найти этих вандалов и примерно наказать. А сейчас пропустите нас на кладбище.

– Конечно, конечно, – засуетился старик. – Вас, может быть, проводить?

– Нет, спасибо, я знаю дорогу, – улыбнулась я.

Шлагбаум со скрипом поднялся, и мы ступили на кладбищенскую землю.

И сразу на нас обрушилась тишина, как будто невзрачный шлагбаум отсекал все звуки внешнего мира.

– Куда идти, Тийя? – негромко спросила Юля.

– Сначала по главной аллее. Вот сюда.

Я взяла Юлю под руку, она приняла это как само собой разумеющийся факт, и мы пошли по гладко вымощенной главной аллее. Вампиры молча двигались следом. Эстрелья не расставалась с ненюфарами, и это, по всей вероятности, не нравилось Алариху. Он вообще был на взводе и дулся. Поэтому и молчал, как чопорный инглишмен.

По обе стороны от главной аллеи тянулись бесконечные ряды могил, осененных крестами или укрытых гранитными плитами. Щедрый – город небогатых людей, поэтому помпезные статуи в виде рыдающих ангелов или скорбящих дев встречались редко. То и дело попадались дорожки, ведущие в глубину кладбища, в переплетение склепов и могил.

– Нам сюда, – сказала я, и мы свернули на неширокую боковую дорожку, выложенную гранитной плиткой.

Могилы и кресты стали ближе. Дорожка иногда сужалась, и мы порой почти задевали руками выкрашенные серебряной краской оградки. Нечаянно мы спугнули несколько привидений (одно – привидение крошечного младенца), и они растаяли на фоне украшающегося первыми звездами неба.

Наконец у меня возникло такое чувство, будто я возвратилась домой.

Что ж, так оно и было. Мы стояли перед мраморной плитой, на которой были выбиты мои прежние имя, фамилия и годы жизни. А еще строчка из моего любимого стихотворения: «Не будет меня, но останутся звезды».

– Вот мы и пришли, – для чего-то объявила я. Все всем и так было понятно.

Эстрелья подошла к надгробию и молча закрыла слова «останутся звезды» букетом злосчастных ненюфаров.

– Спасибо, – прошептала я.

Все отошли на шаг, словно понимая, что мне надо немного побыть одной. Я опустилась на колени и коснулась кончиками пальцев надгробной плиты…

…И словно перенеслась в тот день, когда были совершены похороны. Мои похороны.

Совершенно неуместно ярко светило солнце, и наша погребальная процессия казалась черной гусеницей, попавшей из глубокого темного подвала на чистый лист бумаги. Кричали сороки, в кустах бузины до смертной головной боли трещали воробьи, а мы шли тихо, словно воры, забравшиеся в дом, полный спящих хозяев. Процессию не сопровождал ни оркестр (упаси боже!), ни священник с певчими.

Многочисленные родственники, собравшиеся на мои похороны, шли с несколько ошалелым видом. Вероятно, у них не укладывалось в голове то, что я сама иду рядом с собственным гробом и поддерживаю под руку негромко плачущую маму.

Наконец наша процессия остановилась возле свежевырытой могилы. Разрытая земля была деликатно прикрыта полотнищами искусственной газонной травы, и эта зелень приятно радовала глаз, хоть и была ненастоящей. Гроб поставили на небольшое возвышение, рядом примостили обитую лиловым бархатом крышку. В гробу лежала большая кукла с фарфоровым личиком, золотыми роскошными кудрями и в подвенечном платье. На платье куклы было кривовато вышито «Елизавета».

Кукла изображала меня.

– Кто хочет сказать несколько слов о покойной? – негромко спросила распорядительница похорон.

Вперед вышел папа. Он посмотрел на меня, потом в гроб.

– Милая моя девочка… – сказал он, а в глазах блестели слезы. – Вот и подошел к концу твой земной путь. Мы часто ссорились с тобой, но отныне… Отныне ссор не будет. Это я заявляю как отец. Я всегда любил тебя и буду любить.

Он пошатнулся, и к нему сразу подошел двоюродный дядя с ваткой, смоченной нашатырным спиртом. Папа разрыдался, и его увели, посадили на ближайшую скамеечку.