Лилия Руднева - Ведьмами рождаются

— А мне чё, живите, — пожал он плечами, — токо уговор — я вам жильё — вы мне за каждый день — пузырь.

— Да нет проблем, хоть десять! — обрадовалась Настя, у неё в сумочке лежала половина аванса, который так и не удалось потратить на одежду.

— Так может это… — дипломатично начал он, — ну, того… вообщем, может сейчас и поставите, а?

— Дядя Гриша, нам на улицу выходить нельзя. Давайте я дам вам денег, а вы сами сходите, — предложила Настя.

— Не дойду я, — обречённо вздохнул Григорий.

— Давай я домой к тебе схожу, — предложил Пенёк, — у нас же там целая сумка продуктов, жалко если пропадут. И первачок имеется.

При этих словах дядя Гриша заметно приободрился. Настя отвела Пенька в сторону.

— Ты что, — накинулась она на него, а если братки в квартире засаду устроили?

— Так я по-хитрому, — беззаботно ответил Пенёк, — я в шкафу появлюсь и послушаю, если всё тихо — выйду и заберу сумку.

— Ну, если так, тогда ладно. Поесть действительно не помешает, а то я завтра упаду в голодный обморок прямо перед американцами… Только будь осторожен.

Пенёк тут же исчез, а дядя Гриша, подумав, что белая горячка его всё-таки настигла, твёрдо пообещал себе с понедельника бросить пить.

Настин друг вернулся минут через десять. Кроме баула с едой он прихватил ещё кучу Настиных вещей, косметику и обувь.

— Чтоб завтра было в чём идти, — объяснил он.

— Пенёчек, — Настя с нежностью посмотрела на него, — какой же ты молодец! Я ведь даже не подумала об этом. Ты просто мой ангел-хранитель!

Она не удержалась и обняла его. Пенёк зарделся, как пион. Дядя Гриша, тем временем, ловко сервировал стол. Выудив из-под стола три гранёных стакана, он с величайшей осторожностью принялся наполнять их драгоценной жидкостью. Первым уселся за стол и, ёрзая на стуле, стал бросать в сторону своих постояльцев нетерпеливо-встревоженные взгляды. Настя с Пеньком, едва очутившись за столом, набросились на еду. Лицо дяди Гриши вытянулось от возмущения.

— Вы чего, басурманы, нерусские? Чтоб насухую пищу принимать! Да если б я только знал, хрен бы пустил вас жить!

" Нерусские басурманы" переглянулись, и со вздохом подняли стаканы с самогоном.

— Ну, — торжественно произнёс Григорий, — с новосельицем! — и одним глотком опрокинул в себя полный стакан первака.

Настя понюхала содержимое своей тары и беспомощно посмотрела на Пенька. Тот весело ей подмигнул, щёлкнул пальцами. И знаком показал, что можно пить. Зажмурившись, девушка повторила манёвр дяди Гриши и была ошарашена, когда поняла, что вместо ожидаемого гадкого пойла в стакане оказалась обыкновенная вода.

— Вот это молодцы, уважаю, — похвалил обоих дворник, увидев, как ловко они справились с таким количеством самогона.

Пенёк быстренько снова наполнил стаканы до краёв.

Осоловевший дядя Гриша долго не мог направить стакан в нужное русло, и Пенёк услужливо помог ему отыскать рот. Не успев поставить стакан на место, Григорий закатил глаза и рухнул мордой в свою тарелку. Теперь друзьям уже ничего не мешало насладиться поздней трапезой. После еды веки у Насти стали закрываться, и она едва успела добрести до тахты. Свернувшись калачиком, девушка уснула. Сквозь сон Насте почудилось что Пенёк разговаривает со своей котомкой, а затем раздалось уже знакомое чавканье. Ещё она слышала как он наводит на столе порядок и тихонечко укладывается у неё в ногах. Трудный день закончился, но всё только начиналось.

Виталий Николаевич Кузьмин опять проснулся среди ночи с бьющимся сердцем. Привычно вытер со лба выступившие капли пота и застонал от невыносимой боли, которая, казалось, вот-вот разорвёт его душу. Он встал с кровати, распахнул окно, и подставил разгорячённое лицо свежему ночному ветру.

Всё началось шесть месяцев тому назад и продолжалось с регулярностью, доводившей его до сумасшествия. Ему приснилась женщина. Лицо её едва угадывалось в расплывчатой дымке, но глаза! Огромные чёрные глаза, бездонные, словно космическое пространство, сияли как драгоценные камни. Длинные пушистые ресницы делали их ещё темнее, хотя казалось, это было невозможно. Поражённый, зачарованный нереальной красотой этих глаз, Кузьмин перестал дышать. Он приближался к ним всё ближе, но лица незнакомки по-прежнему невозможно было разглядеть. Он видел только эти глаза, которые медленно затягивали его в свой омут. Кузьмин не мог сопротивляться, да и не хотел. Когда взгляд оказался совсем близко, Виталий, не задумываясь, погрузился в чёрное озеро. Он купался в этих глазах, испытывая почти физическое наслаждение. Казалось, ещё немного, и он откроет для себя что-то важное, какую-то главную тайну мироздания. Ещё немного… что-то ускользающее… И вдруг раздался ненавистный пищащий звук, услышав который, неземное видение мгновенно исчезло. Кузьмин оказался на суше и открыл глаза.

Конечно, звонил будильник, напоминая хозяину, что кроме прекрасного, но иллюзорного мира снов, существует реальная жизнь, в которой он должен подниматься ни свет, ни заря, и идти на работу. Снова закрыв глаза, Кузьмин медленно возвращался из волшебного мира чёрных глаз, удивляясь своей реакции на приснившееся. На миг ему показалось, что эти глаза дороже ему всего на свете.

"Бред!" — сказал он сам себе и решительно пошёл в душ.

Виталий Николаевич Кузьмин никогда не отличался романтичностью натуры. Да, он признавал, что в мире существует любовь, но квалифицировал это понятие несколько иначе, чем великие русские классики позапрошлого века. С юношеских лет Кузьмин решил для себя что любовь — это математически выверенный, голый расчет. И самое главное в этом — когда человек, находящийся рядом с тобой, тебя не раздражает. Общность взглядов и интересов тоже имели значение, но второстепенное. Видя, как его друзья растрачивают себя на ссоры с «любимыми», становятся рабами бездушных созданий, мотивируя всё это большой любовь, Виталий всё больше убеждался в верности своей позиции.

" Какая, к чёрту, любовь, — думал он, когда встречал особей, полностью зависящих от другого человека, — это просто секс, который (он это признавал) имеет первостепенное значение в жизни мужчины. Но зачем же возводить физиологическую потребность в некий культ служения единственному человеку!"

Кузьмин прекрасно знал, о чём говорил. И у него иногда случались приступы необузданной страсти к какой-нибудь красотке. Тогда он мог дня три не вылезать из постели, удовлетворяя основной инстинкт. Но жажда была утолена, и он возвращался к обычной жизни, не испытывая к предмету своей страсти больше никаких чувств. Оставались лишь приятные воспоминания.