Эндрю Николл - Добрый мэр

Мама Чезаре ободряюще взглянула на Агату.

— Ну и как, встретила?

— Да я нигде не была. Только на работе. Расскажите мне лучше про Чезаре, про деревню, про синих и про красных.

Мама Чезаре немного помолчала, держа чашку в опущенных руках. Маленькие яркие глаза, только что заглядывавшие в Агатино будущее, теперь видели перед собой далекое прошлое.

— Ничего не происходило. До нас не доходили никакие вести. Конечно, нам было тревожно, но война шла вдалеке, и казалось, что план сработал. Все лето нам приходилось очень тяжело работать, потому что все молодые мужчины ушли, а потом, зимой, еще холоднее было в наших постелях. Выпал снег и защитил нас. Никто не мог пройти через перевалы. Мы ходили из дома в дом и коротали время вместе, рассказывали истории и пели песни. Когда все сидят у одного огня, хорошо получается экономить дрова. Но сердцем мы всегда были там, в снегах, рядом с нашими парнями, и Кара всегда плакала у меня на плече, вспоминая о Чезаре, и все говорила мне о том, как она его любит, и о том, как — пожалуйста, Господи, пусть он останется жив! — Чезаре вернется домой, и они поженятся. И я сидела у огня, глядя на мерцающие угли, слушала, как волки воют в горах, сжимала синие от холода пальцы, молчала и тихо ее ненавидела.

Агата представила себе эту сцену — крохотный домик, черный на фоне снежной бури, из маленького квадратного окошка пробивается слабый свет. Две молодые женщины сидят в бедно обставленной кухне. Эйми Веркиг, она же Кара, тихим, проникновенным голосом говорит о своей любви к героическому Чезаре, в ее глазах стоят слезы. Она склоняет голову на грудь прекрасной Агаты Стопак, которая глядит в окно, мраморно-бесстрастная, снежно-холодная. Та проводит рукой по волосам Кары… Смена кадра!

— Потом снова настало лето, — продолжала Мама Чезаре, — и синим пришлось туго. Один их отряд в спешке прошел через нашу деревню. Настроение у них было хуже некуда, но они знали, как предана наша деревня их делу, и посоветовали нам уходить, потому что красные приближаются. Мы сказали, что останемся, а они сказали, что им очень жаль, но они вынуждены взорвать мост на окраине деревни. Так они и сделали. Переправились на другой берег и взорвали мост. Мост-то, впрочем, был плохонький, да и взорвали они его не очень удачно, но в середине у него все равно образовалась дыра, так что ходить по нему больше было нельзя. На следующий день пришли красные.

— Думаю, вы и их обвели вокруг пальца. Не сомневаюсь, что вы все выскочили на улицу с приветственными криками.

Крупный план улицы: цветущие деревья, птичьи трели. Женщины, дети, старики бегут за марширующими солдатами и кидают им цветы.

— Смеешься? Мы орали на них. Мы обзывали их самыми плохими словами, какие только знали. Старики потребовали объяснений, где красные были до сих пор. Всему миру известно, что наша деревня — самая красная во всей стране, краснее не найдешь, но где были храбрые красные войска, когда здесь бесчинствовали эти синие трусы? Мы не могли защититься от них, потому что наши мужчины ушли в красную армию! Любая женщина деревни с радостью развлекла бы хоть дюжину бравых красных солдат, но после ужасов, которые творили здесь зараженные черт знает чем синие подонки, это было бы опасно и непатриотично. И все мы, девушки, рыдали и закрывали лица платками. На капитана это все произвело большое впечатление. Он сказал, что ему очень нас жаль, что он от всей души сочувствует нашим несчастьям, которые ничуть не легче тягот, которые пришлось вынести его подчиненным, и что мы внесли свой вклад в великое дело национального освобождения, а кстати, нет у нас чего-нибудь выпить? Потом, когда они выпили все вино, которое стояло на виду, и все, что мы спрятали так, чтобы можно было найти, капитан сказал, что ему очень жаль, но нам придется принести еще одну маленькую жертву. Они должны починить мост и — тысяча извинений — это означает, что им нужно взорвать чей-нибудь дом, чтобы завалить камнями ущелье. Вся деревня затаила дыхание, но мы знали, что он скажет, и он сказал именно это: самый подходящий для этой цели дом — тысяча, тысяча извинений, — если вы не возражаете, это дом отца Кары.

Агата восхищенно вздохнула, но тут же исправилась, в ужасе прижав руку к губам.

— О нет! Должно быть, она обезумела от горя! Он закричала? Потеряла сознание?

— Нет, ты не знаешь Кару. Она сохранила ледяное спокойствие. Она подошла к капитану, присела к нему на колени, обвила его шею рукой и проворковала: «Капитан, я знаю дом, куда более подходящий для того, чтобы его взорвать! Он больше, построен из самых хороших камней, стоит гораздо ближе к реке и принадлежит единственному на всю деревню синему мерзавцу. Мы прогнали его, а теперь вы можете окончательно гарантировать, что он не вернется назад. Нам здесь такие не нужны». Вот что она сказала. Я отлично помню каждое слово, словно это было вчера. Я вижу ее лицо так же отчетливо, как твое.

Мама Чезаре помолчала немного и спросила:

— Ты догадываешься, на чей дом она указала?

Сердце Агаты заколотилось в груди. Да, она догадалась.

— Это был дом Чезаре?

— Да, это был дом Чезаре. В тот же день мы услышали взрыв.

Агата представила себе, как это происходило. Прекрасная, но вероломная Эйми Веркиг, хохоча, целует пьяного красного капитана (в мелодраматичном исполнении Якоба Морера) прямо в его жестокие губы. Потрясенные жители деревни не могут поверить своим глазам. Они перестают разговаривать с ней при встрече. Они поворачиваются к ней спиной. Во время работы в поле под безжалостным солнцем никто не подаст ей воды. Возвращаясь в сумерках домой, она слышит за спиной проклятья. В ужасе бежит она к единственному дому, где может чувствовать себя в безопасности. На пороге стоит прекрасная Агата Стопак. В ее скромном жилище уютно мерцает огонь, на столе лежат фрукты и хлеб.

Эйми Веркиг, играющая вероломную Кару, бросается к ней. «Помоги мне, — рыдает она. — Я была не права. Я совершила ошибку. Впусти меня! Укрой меня!» Прекрасная Агата Стопак смотрит на нее с презрением и делает шаг назад, преграждая вход. «Нам здесь такие не нужны», — говорит она и захлопывает дверь. Эйми Веркиг, рыдая, падает у порога. Смена кадра.

— Как вы, должно быть, ее ненавидели! — сказала Агата. — Не сомневаюсь, вся деревня желала ей смерти.

— Не совсем так. Конечно, я ненавидела ее, но я к тому же была ее лучшей подругой и имела право ее ненавидеть, — а больше ни у кого такого права не было. Думаю, они это понимали. Любой поступил бы на ее месте так же. Если приходится выбирать между моим домом и домом Чезаре, давайте лучше взорвем дом Чезаре — кто знает, вернется ли он вообще домой. Но он вернулся.