Андрей Ерпылев - Город каменных демонов

– Ладно – хватит отдыхать! – одернул Гоги приятелей, увлеченно резавшихся в «камень, ножницы, бумагу» на щелбаны. – Пора и делом заняться.

Нет, каменный придурок в колпаке их совсем не интересовал. Каким образом можно дотащить такую тушу, весом не менее тонны, до границы, не имея грузовика и подъемного крана? Не говоря уже о том, чтобы пересечь рубежи отечества с таким невинным сувениром в багажнике. Да и не влез бы он в багажник…

А вот крылатый уродец, гнездящийся в нише на торце дома, – это то, что нужно…

– Реваз, смотри: это мальчик! – Каха, забравшись на раскладную алюминиевую стремянку и ювелирно орудуя монтировкой, отделял миниатюрную скульптуру от стены, к которой та крепилась совершенно символически, в то время как напарник страховал его внизу. – Вах!

– Еще какой мальчик, Каха! Тебе бы такой стручок, как у этого чудика, – цены бы не было…

– Это у кого…

– Прекратите! – рявкнул Курбанишвили, аккуратно расстилающий на дне багажника старый ватник, чтобы статуя, не дай бог, не повредилась при перевозке. – Потом будете препираться, когда это страшилище увезем. Смотрите, не уроните мне его!

– Пф-ф! – презрительно фыркнул Лурбанидзе, выпятив толстую губу. – Чтобы я уронил что-нибудь!.. Держи! – протянул он выломанного из стены монстрика Ревазу. – Тяжелый!..

Неподалеку глухо зазвонил колокол: часы на башне бывшей ратуши отбивали полночь.

– Ай! – взвизгнул толстяк и выронил из рук тяжелую статуэтку, не преминувшую с грохотом врезаться в мостовую.

– Урони-и-ил?!! – взревели хором Гоги и Каха, сжимая кулаки. – Пристрелю!.. Придушу!..

– Я не виноват! – оправдывался Реваз, нянча руку над расколовшимся на несколько крупных кусков крылатым уродом. – Он меня укусил!

– Спятил? – опешил Лурбанидзе. – Кто тебя укусил?

– Ничего не спятил! – чуть не плача, продемонстрировал ладонь, залитую кровью, толстый бандит. – Как хватанет!.. А зубы острые, как у крысы! Вон, какой клок отхватил…

Каха осекся и, повернувшись к главарю, выразительно крутанул пальцем у виска.

– Э, Реваз… Ты не беспокойся только… Он тебя укусил? – вор брезгливо пнул носком ботинка злобно оскалившуюся ушастую голову.

– Укусил!

– Он же ка-мен-ный!

– Каменный не каменный, а хватанул будто живой! Меня в детстве собака так кусала, вот!

– Да не мог он кусаться! – Гиви еще раз пнул, на этот раз когтистую конечность, и…

И та конвульсивно шевельнулась, словно отброшенный хвост ящерицы…

– Он же каменный… – по инерции добавил Курбанишвили, выпучив глаза.

Можно было посчитать невероятное явление капризами неверного освещения, но уже другая рука, чудом удержавшаяся на мускулистом торсе с обломками крыльев, вцепилась в мысок ботинка, мстительно запуская в дорогую кожу длинные когти…

– А-а-а!!! – заплясал на месте бандит, пытаясь стряхнуть намертво прицепившийся камень… впрочем, уже не совсем камень. – Снимите с меня эту тварь!!! Бо-о-ольно, б…!!!..

Выхватив из-за пазухи пистолет, он принялся пулю за пулей всаживать в бесформенный кусок, не обращая внимания на рикошеты от камней брусчатки, на завалившегося набок с утробным всхрипом Реваза, на жирные тяжелые капли, веером разлетающиеся от твари после каждого попадания… Остановился он лишь после того, как высвободил ботинок, с которого обильно текла кровь.

– Гиви, смотри! – услыхал он вопль Кахи, но лишь отмахнулся.

– Да этот жирный бурдюк давно заслужил… Может, жив еще…

– Туда! Туда смотри! – Лурбанидзе указывал вовсе не на мешком валяющегося Реваза, а куда-то за спину главарю. – Что это?!..

Гиви, затылком ощутивший какое-то движение позади, еще успел обернуться и увидеть надвигающуюся на него остроголовую фигуру…

– А-а-а-а-а!!!..

Портной Франц Флюхтлинг[11] полностью оправдывал свое прозвище.

Он бежал так быстро, что редкие встречные только изумленно оглядывались вслед проносящемуся мимо вихрю, не успевая в сумерках различить, что его породило – человек ли, животное, или какой-нибудь ночной дух из мрачных сказок, рассказываемых непослушным детям на ночь.

Он пересек бы так весь город, если бы на Вальдштрассе не врезался плечом прямо в обширное брюхо Ульриха Ранке – местного шуцмана.[12]

– Куда прешь, чурбан? – Почти двухметровый Ранке ухватил Франца за шиворот и приподнял так, что носки ботинок едва доставали до брусчатки. – Честных людей с ног сшибаешь… Да ты пьян, подлец!

– Отпустите, герр шуцман, – заныл щуплый портной. – Я самую чуточку с кумом выпил… Меня жена дома ждет…

– Подождет твоя жена, ничего с ней не случится. Проспишься, а утром она тебя заберет.

Не слушая больше причитаний бедолаги, неумолимый полицейский поволок его в участок.

Но стоило трясущемуся пьянчужке оказаться в освещенном помещении, как все увидели, что руки у него по самый локоть покрыты чем-то темно-красным, совсем не похожим на разлитый томатный соус…

– Франц Флюхтлинг, были ли вы знакомы с малолетним Томасом Кохом?

– Никогда, ваша честь… Я…

– Помолчите. Отвечайте только на поставленные вопросы. Куда вы направлялись в ночь на двадцать девятое августа?

– Я выпил с кумом моим Якобом Лесснером по поводу именин его дочери Магды. Она крестная моя…

– Куда вы направлялись?

– Домой, конечно.

– Ваш дом находится в восточном предместье Тейфелькирхена?

– Конечно. На Айхенштрассе, рядом с рынком.

– Хорошо. А кум ваш, Якоб Лесснер, где живет?

– А он на Зеевег, аккурат возле конюшен Лененбаума.

– Но ведь это северная часть города?

– Верно.

– Отвечайте «да» или «нет».

– Да, ваша честь.

– Почему же вы тогда оказались возле замка? Это же на юго-востоке.

– Я не моряк, ваша честь, мне все эти юго-востоки не понять…

– Почему!

– Бог его знает… Должно быть, в вишневку свою кум черте чего подмешивает для крепости. Как выходил от кума – помню, замок – помню, а как туда попал…

– Почему руки у вас были в крови?

– Так я ведь и говорю: очухался, смотрю – возле замка баронского. Ну, там, где сейчас…

– Не отвлекайтесь.

– А поджимает – спасу нет. Ну и решил я отлить, значит…

– Эти подробности можно опустить.

– Как знаете, ваша честь. В общем, выбрал я кусты погуще, а там… Ей-богу, до сих пор жуть берет!

– Что вы там увидели?

– Мальчишку этого, Томаса Коха! Сидит, к ограде спиной привалился, коленки к груди поджал, будто прятался от кого, да задремал. Я его за плечо тронул: вставай, мол, сынок, замерзнешь, а у него голова-то, это, и откинулась… А там горло… И кровища…