Виктор Дубровский - Тайные тропы

Всем, что в моей жизни было прекрасного, перефразируя великого пролетарского писателя Пешкова — я обязан книгам. Поскольку в детстве, отрочестве и юности я читал не только «Старуху Изергиль», но и всякую бульварную литературу, то и мысли мои как-то незаметно перескочили на Аввакума Захова и его перманентную борьбу с агентами британского империализма. Сам о себе не позаботишься — никто не позаботится, подумал я. Взял у мастера две железные пластины, кожу, шило и дратву, и принялся модернизировать свои сапоги. Кое-что пошоркал напильником, кое-где прошил, и получил желаемый результат. Потом полазил по буеракам и нашёл парочку неприметных светло-серых змеек, укус которых, если верить старожилам, способен отправить на тот свет любого человека в течении одного вздоха. Заставил их покусать кончик сапога, это типа, моё оружие последнего шанса.

Уладив, таким образом, все текущие дела, мы тронулись в дальний путь, Романтика дальних странствий, пыль дорог, то да сё. Пацанва — пешком, со своими рюкзаками за спиной, иногда переходя на бег. У Талгата я выпросил одного мужичка, Дохсуна, типа в сержанты. Вручил ему бамбуковую палку и поручил следить, чтобы молодняк не сачковал. То есть, бегал, прыгал нужное количество раз и, практически, без перерыва. Ну и, соответственно, питался нормально.

Перед мостом через речку, всё забываю её название, мы, в соответствии с планом, повернули вдоль берега, на запад. Хорошая, мощёная камнем, дорога, поначалу шла по берегу реки. Потом свернула в пологие холмы и дальше уже начинала вилять между возделанных полей, поднимаясь на косогоры и спускаясь в долины. Направо и налево от основного пути отходили отсыпанные мелким щебнем дороги поменьше. Вдалеке виднелись мелкие поселения. Крестьяне на полях прекращали свою работу, разгибались и смотрели нам вслед. Тишина и покой. Сады, виноградники, поля и снова поля. Для меня всё непривычно, чтобы одновременно сеять, пахать и убирать урожай. Но так и было. Сады одновременно цвели и плодоносили. Ветерок приносил запахи то свежей земли, то травы, то навоза. Полный букет.

Кишлаки и аулы, что нам попадались по пути, похожи на мой аул, который будет называться Багдад, традиции, видать, здесь сильны. Главное, что меня интересовало, и я уже увидел — нищеты и даже бедности здесь нет. Домики аккуратные, улицы чистые, дедушки на лавочках, в общем, сильно мне напоминает жизнь в узбекских селениях, с некоторой примесью корейского или китайского. Эмульсия, короче, кто понимает. Ну и соответственно, буйволы, гружёные и порожние арбы, стайки молодёжи с шанцевым инструментом в руках. Негры, в общем, пашут. Какое-то противоестественное благолепие, с точки зрения меня, воспитанного в совершенно иных реалиях. Для полноты картины хотелось бы увидеть надсмотрщиков и вертухаев, которые подгоняют всю эту идиллию. Так мы и проехали полдня, не отвлекаясь на пустопорожние разговоры.

Для моих гринго я придумал-таки речёвку, которую заставил горланить при входе в каждое селение, демонстрируя жителям наше единство, сплочённость и непоколебимое желание покарать супостатов. Тут главное не слова, а хоровое пение.

   Чай, бархан, бирюк, урюк,   Малахай, курдюк, бурдюк,   Буерак, кирдык, подвал,   Коленвал земля бросал.

К слову, через каждые полдня пути, не знаю, по чьему-то доброму умыслу или же «так исторически сложилось», на дороге обязательно имелись караван-сарайчики разной степени вместимости, с местами отдыха и харчевнями. Харчевни же, в свою очередь, привлекали местную публику и были местом для общения и передачи сплетен. Мы как раз и подъехали к такому месту, в небольшом ауле и расположились на отдых. Да и куда спешить? За нами никто не гонится.

Пообедали, подремали и двинули дальше. К вечеру достигли вполне приличных размеров селения, где и решили заночевать. Пора выпускать на сцену моих песняров. Пока мы ели и пили, в харчевню подтягивался местный народ, пропустить по стаканчику бузы и прикоснуться к великому. Знаменитый акын, проездом, только одна гастроль. Спешите видеть. Взбодрённый алкоголем сказитель, хотя уже не поворачивается язык его сказителем называть, репертуар сменился очень значительно, свою программу отработал на пять. Арчах сиял государственной наградой, охотно отвечая на вопросы поклонников, но под строгим цензоровым, то есть моим, оком. Выступать я ему сегодня не дал, рано ещё смущать умы деревенских жителей своими кровожадными призывами. Да и вообще, напряжённый график выступлений я ему не обещал, так ведь и третья стадия алкоголизма не за горами.

Щенкам я задал новые задачи, невзирая на то, что они, якобы, падали без сил. Невзирая на их стоны и причитания. Мне не нужны тупые быки, мне нужны парни с головой на плечах, и с мозгами в той голове. Так что курс начальной школы я замутил вечером того же дня. С одновременным изучением русского языка пошла арифметика и начала природоведения. Ввёл в обиход чистописание, сиречь, каллиграфию. Многие подумают, причем здесь вообще чистописание? Умеют детки корябать нечто вразумительное, что могут прочитать другие люди — и, слава Маниту, более иным и непотребно.

Я же заставлял отпрысков шайтана заниматься тем самым, Спаси и Сохрани, чистописанием, которое сам всегда вспоминал с содроганием: «палочки должны быть попендикулярны!»[10] Ровно до тех пор, пока не нашёл как-то в шкапу у бабушки прописи для первых классов российской классической гимназии. Тогда я сразу же возблагодарил Великого Духа Маниту, что советская средняя школа, даже в пору своего расцвета, не вернулась к иезуитским штучкам из арсенала Министерства Образования Российской Империи, хотя многое оттуда, безусловно, почерпнула. Быть бы мне второгодником последовательно во всех начальных классах, если бы такое чистописание было в нашей школе.

Я помню, как ретроградши-учительницы стеной стояли за запрет просто авторучек, а появление шариковых самописок просто приводило их в исступление. Теперь-то я их понимаю. Знаю, с какого момента советское образование покатилось вниз по наклонной, давая знания всё хуже и хуже, пока, наконец, не докатилось до своего нынешнего состояния, когда недоучки учат недоучек. Вся суть в том, что мелкая моторика однозначно развивает какие-то там доли головного мозга, отвечающие за сообразительность, что благотворно сказывается на умственном развитии детей. Так что я ниразу не холодея[11] от ужаса, начал чинить гусиное перо, воспроизводить чернила и внес заметное оживление в местную стеклодувную мастерскую, заставив сделать простую чернильницу-непроливашку. Да не одну, а целую партию, чем поверг уважаемых мастеров в великое возбуждение — на памяти последних двух поколений они и простой-то чернильницы не продали ни одной, а тут такой вселенский размах.