А. Смелянский - Михаил Булгаков в Художественном театре

И, наконец, вопрос о сезоне может иметь для меня только одно решение: сезон этот, а не будущий.

Поэтому я прошу Вас, глубокоуважаемый Василий Васильевич, в срочном порядке поставить на обсуждение в дирекции и дать мне категорический ответ на вопрос:

Согласен ли 1-ый Художественный театр в договор по поводу пьесы включить следующие безоговорочные пункты:

1. Постановка только на Большой сцене.

2. В этом сезоне (март 1926).

В случае если эти условия неприемлемы для Театра, я позволю себе попросить разрешение считать отрицательный ответ за знак, что пьеса «Белая гвардия» свободна» 5.

Письмо, прямо скажем, незаурядное. Начинающий драматург ставит ультиматум прославленному театру. Прославленный театр имеет рецензию наркома, о которой уже было сказано. Станиславский, который мог бы спасти дело, в лучшем случае к нему равнодушен: на протоколах коллегии, где решается судьба пьесы, он делает замечания по самым разным пунктам, кроме одного – булгаковской пьесы. В одном случае Константин

65

Сергеевич возмущен тем, что хотят ввести дублера на роль Татарина в спектакле «На дне», в другом – просит членов коллегии сообщить о результатах их дежурства на спектаклях, в третьем – настойчиво призывает молодых энтузиастов подумать о «Хижине дяди Тома», которая Станиславского в это время чрезвычайно интересует.

Впечатление такое, что вопрос о «Белой гвардии» предрешен и даже нет затруднений с формой отказа. Автор сам предложил ее.

Это впечатление обманчиво. Среди противоречивых интересов и внутритеатральных течений есть определяющая сила: стремление мхатовской молодежи сказать свое слово о современности.

16 октября созывается экстренное заседание коллегии. Лужский сообщает о булгаковском ультиматуме, и «нижняя палата» фактически принимает все условия драматурга, решает немедленно приступить к работе над пьесой, не гарантирует только выпуск ее в «текущем сезоне».

21 октября утверждается распределение ролей. В этом распределении Судаков предполагался на роль Алексея Турбина, Ливанов – на роль Николки, Кедров – на роль Малышева. Угадали только с Прудкиным, Добронравовым и Соколовой, сразу попавшими на свои роли.

Казалось бы, дело идет к развязке. 31 октября Булгаков читает пьесу на труппе. Документальных следов читки не осталось никаких, если не считать преображенную бесконечной шутливостью и пониманием театральной механики сцену чтения «Черного снега» Совету Старейшин в «Записках покойника». Канва историческая и художественная совпадают в одном пункте: в том, что пьеса «старикам» чрезвычайно понравилась, но в ней не было для них ролей, и потому на три месяца Булгаков отодвигается на периферию мхатовских интересов. «Белая гвардия» отдается на откуп молодежи в качестве «пробной постановки» (термин В. Лужского).

М. Прудкин вспоминает о читке «Белой гвардии»: «Булгаков страшно нервничал, беспрерывно курил. После чтения мы с Колей Хмелевым подошли к нему и сказали, что мечтаем играть в его пьесе, на что Булгаков нервно ответил: «Сие от меня не зависит».

«Сие» зависело от многих причин. Станиславский обязан был думать не только о молодежи, но и о «стари-

ках», которые прожили с ним жизнь в театре. Немирович-Данченко как раз в это время отбыл с Музыкальной студией на гастроли в Европу и Америку. Сезон начинался в какой-то смутной тревоге, в предощущении какого-то перелома, которого ждали с разных сторон, но только не со стороны «Белой гвардии».

Вокруг МХАТ развертывалась в полную и ослепительную силу театральная жизнь Москвы. Осень 1925-го, начало 1926 года – время «театрального термидора», как скажет лидер «левой» критики В. Блюм, пораженный известием о том, что Станиславский восхищен мейерхольдовским «Мандатом», а Мейерхольд приветствует «Горячее сердце» в МХАТ.

Премьера пьесы Островского прошла 22 января 1926 года. Это был первый после многих лет молчания настоящий успех. «Левая» критика, впрочем, толкует его по-своему. М. Загорскому кажется, что этот спектакль «отбрасывает театр на целые десятилетия». Один из будущей когорты «неистовых ревнителей» завершает разгром предупреждением: «Будем ждать «Белую гвардию», которая должна окончательно решить вопрос о судьбе этого театра в эпоху нашей революции» 6.

Между тем пьеса, на которую возлагали такие задачи, находилась в процессе коренной перестройки, которая шла вне поля зрения Высшего Совета. Характерно замечание Лужского на протоколе заседания репертуарно-художественной коллегии 13 декабря, когда коллегия в очередной раз решила «приступить к репетициям «Белой гвардии»: «м. б. Высший Совет читал пьесу в новой редакции, я, к сожалению, не получил ее. Мне бы хотелось о распределении работ и ролей по «Белой гвардии» иметь разговор с Высшим Советом».

К. С. на этот пункт не обратил внимания.

Успех «Горячего сердца» окрылил театр. Сразу после премьеры собирается объединенное заседание Высшего Совета и репертуарно-художественной коллегии и принимается решение о немедленном начале работы над «Белой гвардией». Что было предпринято Марковым и Судаковым для того, чтобы решение состоялось, неизвестно. Приходится поверить герою «Театрального романа», который считал, что «это сделали Панин со Стрижем. Но как они это сделали – неизвестно, ибо это выше человеческих сил. Короче: это чудо».

Причастный к «чуду» Судаков 26 января сообщает

67

Булгакову не без оттенка затаенного ликования, которое прорывается в подчеркнутых им фразах:

«Дорогой Михаил Афанасьевич!

В связи с сегодняшним постановлением соединенного заседания обоих органов Театра о немедленном начале репетиций над «Белой гвардией» прошу Вас завтра в 12 ч. прибыть в Театр. ‹…› Послезавтра начало репетиций бурным темпом» 7.

На этот раз в письме Судакова и в его курсивах нет ни единого преувеличения. Сущая правда, к которой следует только добавить, что в тот же день было сделано новое распределение ролей, которое в основном сохранилось до премьеры. Не будет только Качалова – он предполагался на роль гетмана – и Вишневского – его наметили на роль немца, но, придя на одну репетицию, «старик» понял, что этот спектакль не для него.

Спектакль был отдан молодежи. Это был их шанс, их судьба, их звездный час. Именно в таком стиле они вспоминали репетиционную работу, которую Судаков повел «бурным темпом».

«Мы были куражированы самой возможностью, которую нам дали «старики». Репетировали беспрерывно, без отдыха, в особой, не повторившейся больше никогда атмосфере дружбы, взаимности, любви, помощи друг другу» – это из беседы с М. Прудкиным через пятьдесят семь лет после событий зимы и весны 1926 года.