Ольга Громыко - Верные враги

И это — не переставая играть, причем даже не сфальшивив!

— Оно размером с полугодовалого теленка, — невозмутимо продолжал полуэльф, подкручивая колки лютни. — Острая волчья морда, горбатая холка, длинный хвост и лапы. Ярко-зеленые глаза. Шерсть не то пепельная, не то полупрозрачная, густая и лохматая, но почти не развевается — выходит, довольно жесткая. Двигается не сказать чтобы молниеносно, но очень быстро. Почти как оборотень. Когти есть, и солидные, однако атакует пастью, хотя предварительно норовит повалить и подмять под себя.

— Зачем ты мне это рассказываешь? — не выдержала я,

— Предупреждаю. Вдруг да пригодится.

— В смысле?

Полуэльф только снисходительно усмехнулся. Залпом допил свой кубок, сунул пузырек в карман и — ни спасибо, ни до свидания — прошел на середину корчмы, устроившись уже на столе возле хорошенькой, мгновенно зардевшейся девицы.

Я, пожав плечами — леший этих эльфов и иже с ними разберет! — сгребла монеты, бросила серебрушку корчмарю и направилась было к выходу…

…но остановилась на пороге. Храйк приласкал пальцами нежно отозвавшуюся лютню и почти сразу же запел, вплетая голос как еще одну струну:

Ей отмерено времяМежду светом и тьмою…Непосильное бремя —Оставаться собою,Быть ни тем и ни этой,Но обоими сразу.Ни живой, ни отпетой,Лишь по сердца приказупоступать. Даже еслиРазорвут его в клочьяТе, кто день славят песней,Те, кто шастают ночью.

— Эй, девка, ты туда или сюда?! — грубо пихнул меня в бок какой-то тролль, даже не удосужившись подождать, пока я услышу вопрос и уберусь с дороги. Я стряхнула наваждение. Да нет, откуда он может знать! Какая корчма, такой и репертуар. Куда страннее было бы услышать похабную балладу о трех плещущихся у запруды вдовушках и опрометчиво покусившемся на них водяном, коронный Храйков номер в «Пивной речке».

Но окончание песни опередило-таки хлопнувшую за моей спиной дверь.

Мало тех, кто поймутСумрак… Тех, кто поверят —Он не враг, и ведутВ обе стороны двери.…Кем — не знаю ответа —Суждено ей когда-тоСтать? Весенним рассветом —Или зимним закатом?..

Проклятье. Я могла поклясться, что Храйк, отведя руку от постепенно затихающих струн, пристально, смотрит мне вслед. Как и с самого начала песни.

Нет, ну вы только гляньте на это горе! Стоит! Ждет, как миленький! Аж настроение поднялось. Чья-то вороная «в чулочках» кобыла с удовольствием хрупала Шалискину сушку. Увидев меня, Рест на пару секунд замешкался, и лошадь, облизнувшись и обнюхав его пустую ладонь, досадливо ее куснула. Мальчишка ойкнул от неожиданности и в сердцах ткнул неблагодарную скотину локтем в бок. За что чуть было не схлопотал еще и копытом.

— Идем, — сухо бросила я, проходя мимо.

Выждал, сколько, по его мнению, необходимо для сохранения достоинства, и будто бы случайно нагнал меня уже в конце улицы, пристроившись слева и чуть сзади. Похоже, и сам почуял что-то неладное — больше ни о чем не спрашивал, не отставая и не откидывая капюшона. Последнее в такую погоду удивления не вызывало: метель чуток поутихла, но прекращаться не думала, старательно выбеливая мостовую, а заодно и прохожих.

Все остальные клиенты жили по пути к западным воротам, зигзаг в одну-две улочки не в счет. Когда я рассчиталась с последним, до едва приоткрытых (а не распахнутых, как обычно, во всю ширь) створок оставалось рукой подать.

— Ты-то как через ворота прошел? — спохватилась я, глядя, как стражники с пристрастием допрашивают изрядно перетрухнувшего оборванца примерно одного возраста с Рестом. Рядом, смиренно сложив руки на груди, стоял не вступающий в разговор, но активно прислушивающийся дайн. Позабытое чучело в башне печально позвякивало кольчугой на ветру.

— А я через щель в стене пролез, — неохотно отозвался парнишка. — Во-о-он там, напротив дома с желтой крышей.

— Показывай.

В принципе я могла совершенно открыто выйти из ворот да и щель ту вроде бы когда-то видела — узкая и низкая, только мальчишке и протиснуться. Но зачем-то пошла вместе с Рестом, и интуиция меня не подвела. Еле за плечо успела «племянничка» придержать, предостерегающе прижав палец к губам.

За сугробом возле лаза кто-то стоял. И серебра при нем было куда больше, чем люди обычно тягают в кошелях. У меня аж мурашки между лопаток побежали, ночью бы загривок дыбом встал. Маг? Или простой наемник с заговоренным мечом-арбалетом? Подойти поближе я не рискнула. Распознать-то во мне оборотня он не распознает, но немедленно заинтересуется, что такой приличной с виду девушке понадобилось в заснеженном бурьяне у стены.

— Назад, — одними губами шепнула я, подавая пример беззвучного отступления. А снова очутившись на мостовой, крепко призадумалась. Бесконечно прохаживаться туда-сюда вдоль ворот опасно, надо или идти к другим, или рискнуть у этих, пока насторожившиеся стражники сами к нам не подошли.

Но пока я собиралась с духом, нас обогнала карета, запряженная нервной рыжей лошадью. Когда кучер натянул поводья, она заплясала на месте, мотая головой и с хрипом грызя удила, требуя поскорее снова тронуться в путь. На одном из окошек раздвинулись занавески, и украшенный увесистой печаткой палец величаво поманил начальника разом вытянувшейся по струнке стражи. Даже дайн согнулся в почтительном поклоне — ссориться с градоправителем не хотелось никому.

Я машинально отколупнула от сугроба кусок слежавшегося снега и начала катать его в ладонях. Увы, разобрать, о чем говорят у кареты, не удавалось — слишком далеко и тихо. Но голос у стражника был виноватый, а у градоправителя — резкий и недовольный. Выходит, никого они пока не поймали и ничего не разузнали. Н-да, не хотелось бы улучшать им статистику…

Карета дернулась. Кучер прикрикнул на непоседливую кобылку, но та только прижала уши, еще чаще перебирая ногами, так что ему пришлось спрыгнуть на землю и, подойдя к лошадиной морде, умилостивить ее кусочком сухаря. Это ж додумались — лошадь для почтовой кареты в обычную запрячь! Видать, не терпится градоправителю волкодлака изловить, носится через весь город от одних ворот к другим. Теперь настропаленные им стражники любому прохожему допрос с пристрастием устроят, не то что моему «племянничку».

Я в сердцах размахнулась и метнула увесистый, подтаявший в варежках снежок в давно мозолившую глаза цель. Мальчишка, забывшись, восхищенно присвистнул — белый комок взвился под самую башенку. Сам он и до середины бы не добросил.