Макс Фрай - Ворона на мосту

Вышеописанные события немного привели меня в чувство. Так, насколько мне известно, часто бывает, шок – наилучшее лекарство от безумия, человек обычно даже не подозревает, насколько собранным и рассудительным может стать, если речь зайдет о жизни и смерти. В моем же случае ставки были еще выше.

Собравшись кое-как с мыслями, я сделал вывод, что мне угрожают сразу две опасности – самая большая, какую только можно вообразить, и относительно пустяковая, которую, впрочем, тоже не стоит сбрасывать со счетов.

Что касается большой опасности, было совершенно ясно: как только я засну, кошмар вернется, и нет никаких гарантий, что меня снова разбудит очередной милосердный удар. Не то чтобы мертвые магистры разъяснили мне это обстоятельство, они вообще не особо утруждали себя разговорами. Но я и без предупреждений знал, что теперь они не отступятся. Между жертвой и палачом всегда возникает особого рода связь, куда более прочная, чем между влюбленными, так что намерения другой стороны предельно ясны, и от знания этого никуда не деться, хотя желанным его не назовешь.

Значит, решил я, придется никогда больше не спать. Иного выхода я не видел. Конечно, идеальным вариантом стала бы окончательная гибель моих врагов, но я сомневался, что мертвеца можно убить еще раз. Даже вообразить такое не мог.

К слову сказать, я заблуждался. Много лет спустя присутствующий здесь сэр Макс оказал мне услугу и уничтожил мертвого магистра Кибу Аццаха, чем заслужил мою вечную благодарность и безграничное восхищение. Чуть позже, вдохновленный его примером, я собственноручно пресек сумеречное существование Йука Йуггари – скорее из милосердия, чем ради самозащиты. Но полторы сотни лет назад я, конечно, и помыслить о таком не мог. Бессонница казалась мне единственным спасением.

В своем бесконечном высокомерии я полагал, что навсегда отказаться от сна будет довольно просто. В самом деле, думал я, поначалу, когда я только-только наполнился силой, отдых мне не требовался вовсе, значит, сон – это просто дурная привычка вроде курения трубки или пристрастия к карточной игре, избавиться от нее будет нетрудно; собственно говоря, давно пора было это сделать, а не убежища возводить.

Вторая моя проблема на фоне разбирательств с мертвыми магистрами казалась почти забавной. Ясно, конечно, что мой дом рухнул не сам по себе. И совершенно очевидно, что у меня завелся по-настоящему могущественный враг. Уничтоженное здание, равно как и все прочие мои убежища, было весьма надежно защищено и от разрушений, и от постороннего вторжения. Я не без оснований полагал себя мастером в этом деле; одолеть мои заклинания мог только очень могущественный и умелый колдун, а таких по пальцам пересчитать можно, причем до сих пор они моей персоной совершенно не интересовались. Было бы разумно предположить, что происшествие с домом – месть адептов ордена Ледяной Руки, не всех же я там перебил, в самом деле. Но интуиция подсказывала, что я ошибаюсь.

В любом случае мой загадочный недоброжелатель изрядно опростоволосился. Хотел потихоньку, не утруждая себя, убить меня спящего, а вместо этого спас – да он бы локти себе искусал, если бы знал, какую оказал мне услугу! Уже только за этим следовало бы его найти и все рассказать. Ну и дать ему шанс еще раз попробовать меня убить: во-первых, из этого может выйти неплохое развлечение, а во-вторых, надо же как-то отблагодарить своего спасителя.

Чтобы окончательно освободиться от власти кошмара, я пару часов полетал над ночным городом, а спустившись на землю, сжег трактир Бешеного Кри, где в тот вечер пьянствовала большая компания магистров ордена Колючих Ягод. Наблюдать за их попытками спастись было довольно забавно, так что я почти развеселился, пару самых молодых даже отпустил на радостях; впрочем, я никогда не причинял вреда подросткам и тем более детям, тут вступал в силу какой-то таинственный внутренний запрет. Вероятно, дело в том, что, пока человек не стал взрослым, он весь – обещание чуда, а зрелость делает его свершившимся фактом, вне зависимости от того, каким именно он стал. Беспощадный к фактам, я никогда не мог устоять перед обаянием обещаний, хотя какой от них прок лично мне – неведомо.

Но я опять отвлекся. Важно, что я более-менее успешно вернул себе боевой дух и хорошее настроение, твердо решил, что больше никогда не позволю сну сделать меня беспомощным болваном, и на том успокоился. Правда, не настолько, чтобы вернуться в разрушенный дом и откопать из-под развалин свои трофеи. Инстинкт подсказывал мне, что, если я прикоснусь к волшебным рукам, их хозяева, пожалуй, сумеют найти меня даже наяву, а я, по правде сказать, не чувствовал себя готовым к новой встрече. Поэтому я решил, что развалины – надежное укрытие для моих сокровищ, во всяком случае, не хуже любого другого места. А там поглядим. Может быть, удастся найти мастера, способного сшить Перчатки Смерти, запугать его или просто заплатить за работу по-королевски. Если удача моя по-прежнему велика, так оно и будет.

Но на сей раз удача меня оставила. Дело не только в Перчатках, возможность изготовить которые по-прежнему оставалась ненадежной туманной перспективой. Хуже было другое. И дюжины дней не прошло, а я уже понял, что обходиться без сна совсем не так легко, как мне представлялось. Если бы я мог сознательно управлять могуществом, которым обладал, все, думаю, было бы гораздо проще. А так, единственное, что я мог сделать, – твердо решить, что никогда больше не засну, и ждать, что все как-нибудь само собой устроится.

Однако не устроилось. То ли силы у меня уже было гораздо меньше, чем поначалу, то ли веселой дерзости поубавилось, то ли в глубине души я втайне от самого себя предполагал, что непрерывно бодрствовать очень трудно, но все, как водится в таких случаях, вышло по-моему.

Я, конечно, искал облегчения. Принимал возбуждающие зелья, сперва чашками, потом – ведрами; когда они окончательно перестали помогать, стал охотиться на хорошо выспавшихся людей. Пил их кровь в надежде, что мне перепадет хоть немного бодрости. Это действительно помогало – иногда на несколько часов, но чаще счет шел на минуты. А вот убить и съесть выспавшегося человека почему-то оказалось вовсе бесполезной затеей – это, помню, стало для меня большим разочарованием, но конец моим бесчинствам, конечно же, не положило.

На протяжении почти двух лет я хотел только одного: спать. Спать и не видеть при этом снов, ни единого грешного сна, никогда, ни о чем. На исходе второго года мытарств я начал думать, что смерть – тоже вполне достойный выход из положения, при условии, что она будет похожа на сон без сновидений, а не на давешний кошмар – о, если бы только знать наверняка! Но сведения о посмертном существовании, которые я когда-то черпал из книг и с негодованием отметал как полную чушь, были столь туманны и противоречивы, что опорой мне служить никак не могли. А что касается живых людей, им я не доверял и в менее важных вопросах. Да и откуда бы знать о смерти тому, кто сам пока жив?