Сергей Алексеев - Волчья хватка. Книга 3

— позволил Сергий. — А коня пускай на конюшню отведут. Посидим, потолкуем, а там и место тебе сыщем.

— Давно бы так, — ухмыльнулся оборотень, не узрев подвоха. — А то сразу со двора гнать!

Потрепал красного по шее, что–то пробурчал ему в ухо, отдал повод послуху и первым в келью шагнул. Игумен дверь за ним захлопнул, иноки сначала колами её подпёрли, потом для надёжности ещё бревно принесли и придавили намертво. Прислушались, тихо сидит, не рвётся, не кричит.

Настоятель ещё и караул выставил, слушать велел–нечто подобное он со многими чуждыми проделывал. Для начала в затворе выдерживал несколько суток, а сам за поведением следил, что делать станет. Пытка такая хуже дыбы и палачей: когда человек взаперти надолго остаётся вне ведении о судьбе своей, сам себя истязать примется. И начинает источаться из его нутра всё скрытое, подлое и мерзкое, как гной из раны.

Затворил он ражного и захлопотами скоро забыл про него. След было готовиться к приезду великого князя. Уже на вечерней службе вспомнил, хотел поспрашивать караульного, каково там сидельцу, да вежда с вежевой башни сообщил, мол, Дмитрий с Митяем и малой свитой верхами едут, заполночь в монастырь прибудут, ибо скачут стремглав, получивши известие от гонца.

Князь чуял измену иных больших бояр, да только уличить лукавых не мог, так изворотливы были заговорщики. Тут же случай представился вывести их на чистую воду, вот и спешил не упустить.

Вместе с известием совсем не до чуждого оборотня стало, след было изготовиться к приёму гостей, в первую очередь с Ослабом посоветоваться. А у него, как назло, оконце тёмное, будто завешано чёрной тряпицей. Старец мог удалиться по делам своим тайным, в кои даже настоятеля не посвящал. Иногда исчезал надолго, бывало, помесяцу отсутствовал, бродя невесть где, но больше попросту ходил на прогулки, ночной лес слушать, птиц, когда пели, смотреть на ледоход, если весной. В предзимье же редко покидал жилище, поскольку зяб на холоде, цепенел и замирал, не в силах сдвинуться с места. Поэтому чаще сидел, склонившись над столом, читал тайные знаки в Книге Нечитаной и доступным письмом излагал.

Тревожить его в такие часы даже по важным делам никто несмел.

Игумен уповал на то, что Ослабвот–вот объявится, то и дело выглядывал за ворота и в хлопотах вовсе забыл про оборотня. Но заполночь, когда вежда сообщил о приближении князя со свитой, чуждый внезапно сам объявился, неким образом выйдя из узилища.

— Добро я выспался! — заявил он, возникнув за спиной. — Давай, игумен, или принимайся спрашивать меня и испытывать, коль есть нужда, или сразу приставляй к делу. Я хоть и новобранец, да зато так драться умею, твоим араксам не чета.

— Тебя кто выпустил из кельи? — Сергий своего изумления скрыть не мог.

— Сам вышел, — признался тот и носом потянул. — Недурно бы и потрапезничать. Слышу, варёным мясцом напахнуло, поросятинкой с хреном. На меня по ночам волчий жор нападает. Или утра ждать? Иноки сказывали, у вас едят по уставу. Я к сему не свычен, есть люблю, когда потребно чреву.

— А караульные где же?..

— Не знаю, отче, — легкомысленно отмахнулся чуждый. — Не видел. Должно, отлучились… Ну так дадут мне снеди какой или нет?

В монастыре только редкие послухи ко сну отошли, иноки не спали, к приезду великого князя готовились, баню топили, в поварне мирскую пищу варили, для чего поросёнка закололи. Чуждый опять носом потянул, верно, теперь унюхал банный запах и говорит:

— Ну, без еды до утра стерплю, надо к уставному житью привыкать. Вот в баньку бы пока сходил, попарился! Позволь, отче, как у вас там по уставу? А то я много дней лесами ехал, в холодных речках только умывался.

Настоятель же был настолько ошеломлён, что в первую минуту не нашёл, что и ответить оборотню. Вот–вот князь со свитой нагрянет, а тут чуждый на дворе! И что с ним делать, неведомо. Кое–как справился с замешательством, бросил сердито:

— Не для тебя топлено!

— Для кого же, — простодушно спрашивает тот, — коль не для братии? Не гостей ли ты ждёшь, игумен?

— Ступай–ка прочь! — прикрикнул Сергий. — Не до тебя ныне.

— Ага, всё–таки гости! — догадался чуждый. — Великий князь едет! Вот у него и попрошусь, раз ты не берёшь.

— В иночество путь через послушание! А ты чуждый, и даже не послушник!

— На что мне послушание? — изумился он. — Когда меня ослабленный старец сам позвал? Имя дал — Пересвет! Матушке поглянулось… И науке воинской мне учиться не надобно! Сам кого хочешь могу научить.

Будь араксы в обители, силой бы взяли своевольца, спутали да спрятали, но караульные, что сторожили ражного в келье, куда–то запропастились, остались лишь иноки–постники, молельники да убогие послухи, из скита же звать глухонемых некогда.

— Пожалуй, ступай в баню, — решил тогда Сергий, надеясь хоть так избавиться на время от дерзкого чуждого.

— Вели, отче, белья мне чистого выдать, — потребовал тот. — Твои иноки говорят, одёжа у вас из казны монастырской. И порты бы да охабень тёплый. Эвон зазимок землю белит. Только чёрной одежины вашей я носить не желаю. Мне к лицу будет бордовое или уж, на худой случай, черемное.

Настоятель уж и не знал, как отвязаться от чуждого, распорядился дать оборотню всё, что потребно, а сам едва разыскал караульных араксов. Могучие, обученные воинскому ремеслу иноки в панике бежали от избушки, где сидел взаперти оборотень, и ныне пребывали в состоянии некой зачарованности, бормотали о нечистой силе. Когда игумен сам глянул, что стало с кельей, то перекрестился непроизвольно: рубленая стена оказалась выдавлена изнутри, дубовая дверь вырвана вместе с косяками, а бревно в обхват, коим подпирали её, сломано напополам, и концы его в лучину расщеплены.

Верно старец говорил, лучше этих ражных на свободе держать…

Однако взирать на эдакое и давать волю сумятице было недосуг. Игумен велел караульным не запирать более чуждого, никак не неволить, дабы не разрушал строения монастырские. Однако же присматривать неотступно. Подождать, когда тот напарится в бане, накормить вдосталь и отвести в скит — подалее от монастыря, мол, так по уставу положено. И упаси Бог на глаза князю попадёт!

Едва спровадили чуждого, тут и великий князь Дмитрий пожаловал, со своим духовником Митяем да охраной из больших и малых бояр. Предупреждённый об измене, он не знал ещё имён предавших его, и тут настоятель как глянул на свиту княжескую, так сразу узрел Стрешнева, Тугоухова, Снытя, которые тайно с татарвой якшались, и ещё нескольких, кого под пыткой назвал Никитка Ноздря. Однако вида не подал, но они словно почуяли угрозу и от князя ни на шаг не отстают. Сергий уж и знаки ему делал, и попытался в храм зазвать, отделив от свиты, — не удавалось никак предупредить. Тогда, улучив минуту, шепнул Митяю, дескать, изменники рядом с князем обретаются, как бы чего дурного не сделали, коль прознают, что уличены сыном боярским. И перечислил, кого опасаться следует. А духовник по–своему мерекал, и говорит: мол, добро бы эти бояре сами себя выдали, дескать, на то и взяты с собой в Троицкую пустынь, чтоб их истинные лица тут открылись. Иначе быть бунту боярскому, поскольку они друг за друга стоят и без вины своих в обиду не дают. В общем, Дмитрий по молодости с огнём баловал, подвергая себя опасности, и потому игумен оставшимся на подворье араксам знак подал — с князя и свиты его глаз не спускать.