Пропавшая невеста 2 (СИ) - Полина Верховцева
За занавеской, на небольшой кровати, заправленной ветхим бельем, обнаружился мальчик лет десяти. Худенький, светловолосый и болезненно-темными кругами под покрасневшими глазами.
— Привет, — она аккуратно присела рядом с ним, — Меня зовут Елена
— А меня… — пацан закашлялся и жалобно застонал, прижав одну руку к груди, вторую к животу.
— Тише, — Ника приложила ладонь к горячему, словно печка лбу, потом оттянула ворот простенькой рубахи, под которым виднелись красные пятна. — Простудился?
— Я же сказала… — попыталась влезть мать, но Ника ее осадила:
— Тихо!
В избе затаилась тишина.
Доминика молча прощупывала пацана, не спеша его излечивать. Чутье подсказывало, что дело вовсе не в промоченных ногах и простуде. Дыхание сиплое, будто нехотя и через силу, и даже через прикосновение ощущалось, как там что-то булькает. Но проблема не только в груди была, но и ниже в животе. Нити путались где-то на уровне пупка и напрягались, наливаясь краснотой, будто что-то изнутри мешало.
Присмотревшись еще тщательнее Доминика, смогла различить помеху.
— Вы даете ему мед?
— Конечно. Чай с медом.
Все встало на свои места:
— Нельзя ему мед.
— Что за глупости ты несешь? Меня так лечили, и мать мою, и бабку.
— А ему нельзя! — уже жестко произнесла Доминика, — не принимает он его!
— Да что ты за целительница такая?! — оскалилась хозяйка, — Глупая! И зачем я тебя только в дом пустила.
Ника с досадой скрипнула зубами и разом восстановила. Пацан тут же затих, перестал сипеть и удивленно уставился на нее.
— Все знают, что мед — это основа здоровья! — продолжала женщина, но ее уже никто не слушал.
Ника улыбнулась и ласково провела ладонью по влажным от пота детским волосам:
— Как ты?
— Хорошо, — сказал мальчик абсолютно ровно, без хрипов и не в нос. — больше не болит. Нигде.
Грозная мать заткнулась на середине фразы про чудодейственную силу меда, и недоверчиво склонилась над сыном. Потрогала лоб, удивленно осмотрела гладкую бледную кожу, без красных пятен и припухлостей:
— Он здоров?! — спросила, не веря своим собственным глазам.
— Пока да, — скупо ответила Доминика, — но если продолжите пичкать его тем, что ему не подходит, то ненадолго. Удачи.
Потрепав по плечу пацана, она вышла из-за ширмы и направилась к выходу:
— Куда ты? — хозяйка рванула следом за ней.
— Искать ночлег.
— Глупостей не говори. У нас останешься.
— Не хочу мешать.
— Ничего ты не мешаешь, — женщина преградила ей путь, — ты…это…прости меня…я просто боялась.
Сказала и, внезапно уткнувшись лицом в ладони, зарыдала во весь голос.
Ника растерянно смотрела на нее и не знала, что делать, то ли бежать прочь, то ли утешать.
— У меня двое сыновей было. И прошлым летом старший заболел. Простыл, хрипел и так же в пятнах был…Через неделю мы его похоронили. И вот с младшим тоже самое, — стонала она, — я боялась, что все закончится так же.
— Все будет хорошо. Не переживайте.
Женщина мотала головой и продолжала рыдать:
— Я старшего тоже медом отпаивала. Заставляла ложками есть. Вдруг и у него тоже болезнь такая была, и я его сама… своими собственными руками.
Из-за ширмы выглядывал ребенок, напуганный истерикой матери. Вздохнув, Ника обняла ее за плечи и повела к столу. Усадила на лавку, сама взяла с полки чашку и налила горячего чаю хозяйке.
— Пейте.
Та ухватилась обеими руками за кружку, сделала несколько надрывных глотков и наконец смогла выдохнуть. Минуту смотрела на стену стеклянным взглядом, а потом встрепенулась:
— Ла что же это я!
Подскочила с лавки, бросилась сначала к сыну — обняла его крепко-крепко, потом обратилась к целительнице:
— Ты присаживайся. Сейчас накормлю, нопою.
— Не стоит!
— Еще как стоит! — замахала руками, — и вещи давай. Постираю и к утру просушу. Меня, кстати Марта зовут, а сына — Демьян. Отец у нас Варис — на охоте под утро только вернется.
Она суетилась вокруг Доминики пытаясь загладить вину за неласковую встречу. Дала платье своё длинное и мягкое, подала тушеных овощей с большим шматком мяса и выложила целый скрой черного хлеба. И как бы целительнице не хотелось сохранить лицо — удержаться не было сил.
И вот она уже уминала за обе щеки горячий ужин, слушая незатейливые истории из жизни деревни и благодарно жмурилась, чувствуя, как тепло расползается по телу и глаза начинают слипаться.
Устала. Измучилась. И сердце болело не прекращая. И как теперь жизнь сложится — не понятно. Оставалось только получать удовольствие от ужина и радоваться ночлегу. О том, что делать дальше — она подумает завтра.
— Что же целительница забыла в нашей глуши? — Марта все-таки задала неудобный вопрос.
— Заблудилась, свалилась в реку, и вот я здесь.
— Ох, страсти-то какие. А откуда ты?
— Из Андера, — снова соврала, не чувствуя ни малейшего раскаяния, — как теперь возвращаться — не знаю.
— Ой, не переживай. Муж завтра как раз собирался в город шкуры везти, заодно и тебя прихватит.
Еще не веря, что судьба смилостивилась и преподнесла такой подарок, Доминика аккуратно уточнила:
— Долго ли ехать?
— Пфф, — Марта, воодушевленная тем, что может отплатить добром, беспечно махнула рукой, — да день всего. Если в полдень выедете, то на следующий день к вечеру уже на месте окажитесь.
Доминика протяжно выдохнула.
План побега оказался удачным: река протащила вторую сферу через всю страну и вынесла ее к самому Андеру. Хороший знак. Не иначе. Осталось только справиться с сердцем, которое заполошно металось в груди и тянулось обратно в Вейсмор.
Глава 9
Когда Ника растворилась в воздухе, Брейр так и замер с протянутой рукой. Не веря тому, что увидел, рыскал взглядом по бушующему внизу потоку.
Ее нигде не было. Не чувствовал. Звал, срывая голос в попытках перекричать грохот срывающейся в пропасть реки, и не получал ответа.
Потом пришла боль. Скрутило так, что не мог сделать вдох и разогнуться. Будто раскаленными обручами стягивали грудную клетку, сдавливали, ломая ребра. Ноги сами подкосились и, упав на колени, кхассер хрипел, не понимая, что с ним твориться. Перед глазами разливалась темнота, на языке проступал солоноватый привкус крови, сильное тело дрожало, как у столетнего старца, а воздух по-прежнему не мог пробиться внутрь.
Опираясь ладонями на холодные камни, Брейр зажмурился, потому что мир вокруг него неистово плясал и кружился. Будто разом, не закусывая, опорожнил бочку крепленого.
— Твою ж… — на судорожном вдохе. И тут же закашлялся, едва не выплюнув собственные легкие.
Боль сжигала то, что раньше затуманивало взор, ломала барьеры, открывая правду, которую раньше не замечал. Боль исцеляла, а вместе с ней накатывало и
