Сага о бескрылых (СИ) - Валин Юрий Павлович
Экипаж «Фоса» варил водоросли. Утром гребцы подрались с припёрками с «Арсуса» из-за найденного в камнях ствола сушняка и победили. Топлива хватало, моряки хлебали горячее варево, закладывали в опустевший котел новую охапку травы, ждали когда вывариться, и снова хлебали. Ближе к вечеру Фухл раздобыл чайку — клялся, что сбил камнем, но было понятно, что нашел морем выброшенную. Впрочем, птица не так уж воняла.
Порывистый ветер прибивал дым к влажному песку, мерцало сквозь дымку блеклое заходящее солнце.
— Больше не могу, — Укс потрогал живот. — Брюхо болит. У меня всегда так с травы. Возьму груз и плащ, в тех скалах завалюсь. И дристать там рядом, и дует не так.
— Иди, — мрачно разрешил арх. — На скалы лезть не вздумай. Обещали вешать каждого, кто в темноте не у кораблей будет.
Среди камней под обрывом было теплее, хотя и загажено. Укс снял поистрепавшийся мешок с головы оборотня.
— Я бы еще миску схлебала, — заявил груз, растирая лицо.
— Успеешь. Тут такое дело. Мысль мне пришла: зачем братья так мучаются? Ладно мы, закоренелые грешники, Святому Слову не до конца открывшиеся. Но ведь искренне братья верят, страдают понапрасну…
— Давай-давай, я слушаю, — заверил оборотень и принялся вытаскивать из-под камня соблазнительного песчаного червя.
Начал десятник заранее, и к наступлению темноты вполне уговорил себя и покладистый груз в том, что облегчение страданий братьев есть сущее благо, и даже удвоенное, поскольку для дела Святого Слова бойцы нужнее стойкие и сильные, накормленные, а хилые и глупые столь великому делу только помеха и обуза. Понятно, Логос-созидатель делал все что мог, но сердце покалывало. С налитым соленым кипятком брюхом договориться было проще — оно и так побаливало. Но Укс знал, что когда до дела дойдет, клятва неприятностей с избытком доставит. Пытаясь не думать, вынул роскошный «мастерский» нож:
— Справишься?
— Даже не сомневайся, — оборотень подкинула нож на широкой, украшенной фальшивыми матросскими мозолями ладони. — Помочь хорошему делу — долг каждого дарка, хорошо знакомого со Словом.
— Не болтай, — Укс, морщась, схватился за грудь.
Гребец шел от скал, уныло подтягивая штаны. Укс прикинул — от костров и кораблей не заметят, — и толкнул оборотня. Зашагали навстречу одиночке, Укс заплетающимся языком окликнул:
— Эй, брат, а ведь хорошая брага из тех ягод получается. Прям как нэк стародавний.
— Брага? Какая брага? — насторожился гребец.
— Так глотни, — на диво пьяным голосом предложил оборотень, пошатываясь и хватаясь за ремень десятника. — Ягодкой закусишь…
Укс доброжелательно протягивал глиняную бутыль. Моряк, не веря своему счастью, ухватился:
— Что, и ягоды есть?
— Ну а как же, счастливый день у тебя. Сытый день, — Укс дружески обхватил гребца за плечи. Тот вздрогнул, кашлянул в горлышко бутыли. Самого удара десятник не видел, но судя по всему, бил оборотень хладнокровно — в почку с поворотом клинка. Моряк мигом обмяк, его подхватили под локти, поволокли к камням.
— Этак он все расплескает, — сердито сказал оборотень, подхвативший бутыль, выпавшую из рук мертвеца.
— Еще найдем, — простонал десятник, пытаясь вздохнуть — грудь перехватило крепко.
Труп бросили за камни. Укс стоял на коленях, пытался уговорить себя, оборотень тоже помогал уговаривать упрямую клятвенную веру, упирая на то, что моряк был дурным братом, падким на греховные возлияния, в вере заведомо нестойким и вообще даром ел флотский хлеб. С Логосом-созидателем оборотень был знаком неплохо, местами получалось убедительно. В общем, Укс отдышался.
На второе послание хотели подстеречь дознатчика, но не получилось. И время поджимало, и не решались штабные в одиночку ночью выходить. Наткнулись на гребца, что скрысятничал половину печеной рыбы и жрал ее в камнях. Брат был заведомо грешащий, посему Укса клятва лишь слегка прихватила. Паленый нэк тоже не тратили — оборотень подобралась сзади и ударила обжору ножом под лопатку. Десятник только головой покачал: бил Лоуд так, будто уже давненько землю от вороватых рыбоедов очищал. Нужно на будущее учесть — к такому грузу спиной не поворачиваются. С другой стороны — рука легкая, разве не истинное облегчение такой клинок несет страдальцу?
Трофейную рыбу доели в камнях, оборотень вытребовал глоток нэка. Десятник и сам глотнул, и принялся сочинять послание. Вернее, послание в голове уже имелось, но изложить его на спинах покойников оказалось трудно. Пришлось сокращать. Выл ветер в скалах, вздрагивали прибрежные камни под ударами штормовых волн, брызгала кровь из-под острия ножа. Укс вытирал кровь скомканной рубашкой покойника, дожидался пока луна из облаков выйдет, продолжал резать буквы. Хлопотное дело. Оборотень распластался сверху на камне, следил — не идет ли кто лишний? На работу кровавого писаря тоже поглядывал, словно читать пытался.
Укс закончил со вторым, узкоспинным мертвецом — тут залезать на бока пришлось, правда, крови уже поменьше текло. Оттащили тела, камнями утяжелили, и скинули послания в бурные волны.
— Не найдут, — задумчиво сказал оборотень. — Штормит сильно, да и утопленников с «Омикра» на дне полным полно.
— Найдут, — десятник вытирал мокрые руки. — У тритонов железа нет, с оружием беда. С утопленников все снимают, из затонувших кораблей гвозди выламывают. Послания они найдут. Вот если ли у них здесь кто-то грамотный, да захотят ли с нами встречаться — вот вопрос. И еще вопрос — не всплывут ли письмеца, не попадутся ли на глаза братьев наших добрых?
Вернулись к «Фосу» — никто не хватился. Команда дрыхла, у костерка один Фухл сидел, в зубах чаячьим пером ковырял, вкус мяса вспомнить пытался. Десятник с товарищем словом перемолвился, наполнил миску остывшим морским супом. Под скалой выхлебали пополам с оборотнем. Ночью ветер усилился — у кораблей и скал словно вымерло — все попрятались. Лишь мелькали в море огоньки сигнальных фонарей униров и «словес», противостоящих шторму. Будет добр Логос-созидатель, так до утра еще кто-то потопнет. На радость тритонам и для очищения мира.
— Дай глоток, — потребовал груз. — Спокойно все, да и не собираюсь я глупо бесчинствовать. Дай, повод у нас есть.
Десятник пожал плечами. Повод есть, это точно. Логос-создатель позволит, так и в будущем поводы найдутся.
Глотнули. И еще раз глотнули. Тепло стало, заныло наполовину сытое тело. Укс отвернулся, накинул плащ. Свистел ветер в утесах, шелестел воинственно и свободно, как будто…
Плеча легко коснулись, щеку защекотало — локон длинный, густой — змея шелковистая…
— Не лезь, — зарычал десятник.
— Лежи, дарк, не думай ни о чем. Дурного не сделаю, — шепот едва слышный, певучий.
Хотелось после нэка до боли, плоть чуть ли штаны не прорывала. А она, тварь эта многоликая, почти и не прижималась сзади, только тяжелые упругие груди спины чуть касались. Но рука была такой нежной, что выть в пору. Баба, спаси нас Логос, ну баба же…
Укс глаз так и не открыл. Зубами заскрипел, задергался как в падучей, это да. Странно как: когда ножом под лопатку — всего раз вздрогнешь. А здесь такая сладость животная, что словно сто раз издыхаешь…
…Лежал, задыхаясь, десятник. Облечение накатило — словно на солнце тающей медузой расползся. Но стоило открыть глаза, темный камень увидеть, — представил, какой она, оборотниха, там за спиной, лежала. Черная, липкая как смола, с улыбкой похотливой. Едва успел на колени вскочить — вывернуло морским супом…
— Ох, ющец меня поимей. Не хотела я, — глухо сказала за спиной оборотень.
— Забудь, — Укс сплюнул горько-соленое. — Просто не лезь больше. Убью. Ты как-то про память болтала. Вон она память, струится, — он кашлянул и утер рот.
Глава 8
ГРУЗ ИГРАЕТ В КУКЛЫ
Идет флот на север вдоль бесконечного мыса Конца Мира, тают силы Храмового воинства, текут и разваливаются корабли, мрут от болезней и отчаяния люди и лошади, но крепче досок обшивки и железа оружия вера в Святое Слово. Нет и мысли о бесславном отступлении у несгибаемых духом братьев: твердо знают они, что не хватит сил и припасов, если повернуть назад в родной Сюмболо. Далеко ушли, один путь остался — вразумить погрязший в скверне и роскоши Хиссис, к Слову заблудших дикарей обратить. Пусть, тупые припёрки, жратвой и серебром делятся. Так Мудрейший сказал, так оно и судьбой завещано. А кто из храмовых братьев духом пошатнется, того немедля поддержит слово отеческое да плеть арха иль зоркого штаб-брата.
