Мария Семенова - Истовик-Камень
– Эта долина… – наконец выговорил Каттай. – Она вправду… зелёная? Или мне кажется?..
– Вправду, – сказал Щенок. У него были длинные, ниже плеч, русые волосы. Они торчали из-под тряпья, из которого он смастерил себе нечто вроде шапки. Ветер раздувал грязные спутанные пряди, давно не знавшие иного гребня, кроме пятерни.
Каттай, словно зачарованный, смотрел и смотрел вдаль… Как часто бывает, глаза постепенно привыкали, начиная различать всё больше подробностей. Каттай рассмотрел дом, хороший каменный дом с забором, из-за которого выглядывали кроны фруктовых деревьев. Не удалось только оценить, велик ли был сад, – мешала скала. Каттай, впрочем, не сомневался, что сад был роскошный. Ещё бы!.. При таком-то особняке!..
А в небе над чудесной долиной, словно знак, нарочно посланный Каттаю, висел узкий лепесток молодого месяца.
– Кто там живёт?.. – отчего-то шёпотом спросил Каттай.
Щенок коротко ответил:
– Хозяева.
Хозяева!.. Потомки тех, кто пришёл сюда первыми и был здесь удачлив. Тех, кто первыми нашёл драгоценные камни и сумел на них разбогатеть, не отдав свои сокровища ни разбойникам, ни обманщикам-купцам. Они разведали эту долину и по праву заняли в ней плодородные земли… Хозяева, у которых даже такой важный и грозный человек, как распорядитель Шаркут, – всего лишь слуга на побегушках…
– Если Боги моего народа… – негромко, но с ощутимым внутренним напряжением выговорил Щенок, – если Боги моего народа не совсем ещё забыли о справедливости, пусть эта Долина однажды провалится в самую утробу земли!..
Каттай встрепенулся. В памяти вновь прозвучало не так давно сказанное Харгеллом: «Ты ещё там, чего доброго, даже и в господа выйдешь…» Он внезапно ощутил, что это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО может произойти. И произойти СКОРО. Молодой месяц ниспослал ему вдохновение: он впервые отважился помыслить о своём даре лозоходца как о ниспосланной Лунным Небом возможности совершить Деяние. Деяние, дарующее свободу. Что, если ему вправду суждено вернуть утраченное далёкими предками – и честь честью оставить потомкам?.. «Я сразу поеду домой, в Гарната-кат, и мама увидит, что зря прощалась со мной навсегда. Я выкуплю её у нашего господина. И отца – пускай он хотя бы после смерти станет свободным, и Лан Лама перенесёт его душу из чертогов праведных рабов в чертоги достойных людей…»
– Щенок, – начал он, – я… я… – Но мысль, посетившая Каттая, была слишком дерзкой, чтобы он осмелился выговорить её вслух. Он запнулся и сказал иначе: – Щенок, я, наверное, буду находить разные богатые жилы… Я буду очень стараться… Господин Шаркут будет вознаграждать меня… И я выкуплю вас с Волчонком, как только смогу. И Тиргея… И Дистена-Должника…
Щенок усмехнулся так, словно был старше Каттая не на два-три года, а на все сто. Он сказал:
– Спасибо тебе.
Но у него, похоже, было своё понятие о Деянии, потому что он вдруг спросил:
– А видел ты Бездонный Колодец?
…О-о-о! Колодец видели все, работающие внутри горы, и Каттай, естественно, тоже – тем более что с распорядителем он изрядно полазил по штрекам. На самом деле Колодец только так назывался. Это была круглая и гладкая, словно оплавленная, дыра, но не в полу (как надлежало бы колодцу), а в стене двадцать седьмого нижнего уровня. Почти сразу дыра круто загибалась вверх, и рассмотреть, что же там дальше, не удавалось даже с помощью яркого фонаря.
– Его в самом деле пробил Горбатый Рудокоп? – спросил Щенок.
Каттай поёжился.
– Так говорят…
«Нет уж, – подумал он по себя. – Если, милостью Лунного Неба, мне вправду суждено выйти на свободу, пусть меня выведет моё доброе служение, а не этот страшный Колодец…»
Скрип колёс заставил их оглянуться. Двое рабов катили по дороге тележку с высоким плетёным кузовом. В нос ударил сильный запах вяленой рыбы. Невольникам, работавшим у отвалов, везли еду.
Следом за первой двигалась вторая телега, побольше, и в неё была запряжена сильная невозмутимая лошадь. Каттай узнал сноповозку – на таких телегах с длинными бортиками, сделанными из жердей, у него дома возили с полей хлеб. Только на этой телеге были навалены снопы совсем другой жатвы. Между жердями в беспорядке торчали неподвижные, навсегда окоченевшие руки и ноги. Два десятка голых тел – сломанные темницы освободившихся душ – завершали своё последнее странствие. Мальчик отступил к скальной стене, пропуская повозку, и мимо него, совсем близко, проплыло обтянутое бесцветной кожей лицо с глазами, которых никто не потрудился закрыть. Ни в коем случае не встречайся взглядами с мёртвым!.. – но Каттай ничего с собой поделать не смог. «Всех нас уморят работой и сбросят в отвал, кого раньше, кого позже…» – зловеще отдалось в ушах сказанное когда-то Дистеном.
На родине Каттая телегу-сноповозку ещё называли «одриной»…
Если хорошенько подумать – рыба высоко в горах должна была быть дорогой и изысканной пищей. Откуда её бралось здесь столько, чтобы кормить самых распоследних рабов? Вшивых оборвышей-подростков, занятых на отвалах?.. Этого доподлинно не ведал никто. Одни утверждали, будто плоские, в две ладони размером, рыбёшки от века населяли подземные озёра и речки, которыми изобиловали Самоцветные горы. Другие клялись, что рыбу выращивали в особых прудах и первоначально она была туда выпущена для стола Хозяев, но вдали от родных вод то ли измельчала, то ли оказалась недостаточно вкусной. Тогда-то придумали вялить её и солить и отдавать в пищу невольникам. Тем, кто ломал в забоях неуступчивую породу, вероятно, давали достаточно, чтобы продолжали дышать и добывать самоцветы, с мальчишками же обходились проще: опрокидывали плетёный кузов тележки и вываливали всё наземь – по рыбке на каждого. Когда надсмотрщик-считала был из тех, что посправедливей, невольники подходили один за другим и получали свою пищу согласно отметкам на его доске. Когда считала был побессовестней – вокруг рыбной кучки начиналась давка и драка. И если положенное тебе успевал перехватить кто-то более сильный, наглый и ловкий – жаловаться было некому…
Когда у отвалов стоял Гвалиор, раздача еды обычно происходила спокойно. Молодой нардарец не издевался над каторжниками, нарочно или по равнодушию путая количество ездок, и при нём можно было не сомневаться: уж если ты что заслужил, это ты и получишь.
Старший назиратель Церагат, сопровождавший одрину с мертвецами, подошёл к нему. Если на распорядителя Шаркута достаточно было посмотреть один раз, чтобы убедиться: вот человек, всю жизнь проведший среди грубых рабов и таких же грубых надсмотрщиков! – то Церагат внешне производил совсем иное впечатление. Он был высокого роста, с ухоженной шелковистой бородкой, тонкими чертами и высоким лбом мудреца. Тяжёлый кнут у него на поясе казался чужеродным предметом: вместо него бы чернильницу и футлярчик для перьев, на худой конец – небольшой изящный кинжал… Они с Гвалиором о чём-то беседовали, по очереди отхлёбывая из винной фляги, когда у повозки с едой очередь дошла до белоголового заморыша-подбиральщика.
– Находка!.. – сказал он рабу, раздававшему пищу. И ткнул грязным пальцем в сторону Гвалиора: – Находка!..
Схватил свои полторы рыбёшки и поспешил в сторонку, чтобы торопливо сжевать, заедая снегом пересоленную и костлявую плоть… Но не тут-то было. Крепкая пятерня сгребла мальчишку за шиворот.
– Отдавай живо!.. – прошипел Волчонок. – Не твоё!.. Не заслужил!.. Слышишь, мокрица?!
Малыш-подбиральщик что было силы вцепился в свой обед, прижимая его к тощей груди, и отчаянно завертел головой, ища глазами Гвалиора. Волчонок не дал ему окликнуть надсмотрщика – живо сшиб с ног и стал выдирать рыбёшку из судорожно стиснутых пальцев.
– Дай сюда, тварь…
Дохленький подбиральщик отбивался неожиданно упорно. Когда отбирают последнее, даже и заморыши, бывает, проявляют внезапную силу. Белобрысый как-то умудрился перевернуться к земле и сжаться в комок: хочешь – бей, хочешь – топчи, а своего не отдам!.. Вконец обозлённый Волчонок в самом деле стал было пинать мальчишку ногами, потом схватил с земли камень… Но тут ему самому досталось по скуле кулаком, и достаточно крепко.
– Не трогай!.. – сказал Щенок.
– Это должна была быть наша прибавка!.. – тоже по-веннски заорал на него Волчонок. – Это мы камень нашли!.. В нашей тележке лежал!.. Всякую падаль подкармливать?!..
В полусотне шагов от них, на повисших над ущельем мостках, надсмотрщик Гвалиор дёрнулся было вперёд, второй раз за полдня хватая из-за пояса кнут – причём ради тех же самых дерьмецов-веннов!.. Церагат удержал его за плечо.
– Погоди… Дай присмотрюсь.
Волчонок прокричал что-то ещё и ударил Щенка камнем, но тот довольно ловко заслонился рукой, и камень неожиданно рассыпался, оказавшись просто комьями рыхлой земли, прихваченными морозцем. Щенок сгрёб бывшего друга, так что у того лопнуло на спине тряпьё, кое-как скреплённое для тепла, и отшвырнул его прочь. Он был ненамного, но всё же сильней. Зато Волчонка жгла изнутри злоба, явно толкавшая не только бить, но и убивать. Он сразу вскочил и опять бросился на Щенка, как попало всаживая кулаки. Тот не остался в долгу – и оба, потеряв равновесие, завалились наземь. Покатились, молотя без разбору, вскрикивая и рыча… Это было не обычное мальчишеское «толковище», после которого, утерев носы, вместе отправляются удить рыбу. Это была взрослая и страшная драка, готовая закончиться смертью.
