Павел Буркин - Полночь мира (=Пепел Сколена)

  Нина облизнула пересохшие губы.

  - Откуда спер? - в упор спросила она. Конечно, иногда в жизни хочется чуда, хочется вот так наобум шагнуть за порог - и оказаться в сказке. Но когда сказка материализуется в заплеванном, замусоренном парке, а в руках ничем не примечательного молодого человека появляется таинственный фолиант - впору заподозрить банальную уголовщину.

  - Оттуда, откуда рассказал, - усмехнулся Михаил. - Открой и попробуй прочитать, что там.

  Нина честно расстегнула золотые же застежки, раскрыла том, осторожно перевернула титульную страницу. Следующая страница была исписана убористым, но ровным почерком, внизу виднелась роскошная миниатюра, на которой какие-то всадники с копьями рубились с врагом. Так и есть - снова этот незнакомый язык. Может, все-таки экзотическое, но вполне земное наречие - их ведь тысячи, никакой филолог все не знает. Но появление в Москве, притом не в музее или частной коллекции, а в дипломате сотрудника страховой фирмы, какого-то фолианта на экзотическом языке - вообще не вписывается в рамки рационального. Даже если предположить кражу или ограбление...

  - Сам-то ты знаешь, о чем там речь?

  - Ага. "Сказание о святом императоре Арангуре и нечестивом брате его Эгинаре". Арангур - это император, который воспринял веру моих сектантов. А Эгинар - официально именно он считается святым - сверг Арангура при помощи северных варваров.

  - Помню, помню, в "Сказании" оба упоминались. А второй? Вон тот том, совсем толстый?

  - Это "Божественное писание Господа Арлафа" - считай, священная книга арангуровцев. Они опасались, что секту рано или поздно разгромят, а их книги будут уничтожены. Поэтому, в обмен на "путевку" туда и обратно просили доставить их сюда - в надежде, что тут ни у кого нет интереса их уничтожить. По сути, их надо определить на хранение так же, как "Сказание", чтобы они могли храниться сколь угодно долго, пока настоящие хозяева не смогут вернуть их себе.

  - Да, задал ты задачку: меня же еще за первый том чуть звания не лишили, говорили, это подделка, - Нина все еще не могла решиться. Она уже поверила в подлинность рукописей и, главное, правдивость рассказа Морреста: по крайней мере, другого объяснения просто не было. Да и сам он какой-то не такой. Загорелый, гораздо крепче, чем был неделю назад, за неделю так не накачаешься. А у виска - седая прядка. Наверняка след чумной эпидемии и зачистки. За неделю так не меняются. Разве что по щучьему велению... И с лампой Аладдина.

  И все-таки попытаться вот так рассказать кому-то эту историю - значит выставить себя сумасшедшей. Но все-таки решилась.

   - Ладно, посоветуемся с моим прадедом. Он был когда-то видным историком, у него есть ученики, работающие в архиве. Авось помогут. Но если он не поверит, не поверит никто, я и сама-то не очень верю... Это ж надо... Хотя, если оттуда к нам попали книги, значит, возможно и обратное перемещение. А книги-то вот они...

  - И как найти твоего... прадеда?

  - Последнее время он живет в деревне, возле Ржева. Я все равно собиралась ехать на выходные. Могу взять с собой. Единственное - ехать туда долго. В семь вечера от "Тушина" идет автобус. Там еще пешком потом. Зато места там бесподобные - не пожалеешь!

  - Ты уверена, что сможешь его убедить?

  - Смогу, - уверенно кивнула Нина. - И в... остальном он тебе поможет - если поймет, что ты не тряпка, а мужчина. В общем, в в пятницу будь готов сразу после работы поехать со мной.

  - Буду, - произнес Миша. - Спасибо тебе...

  - Спасибо скажешь, когда все сделаешь. И... когда попадешь туда, передавай от меня привет этой Эвинне.

  Что такое четыре часа? Если топать на своих двоих, как Моррест привык в Алкии и Сколене, как ни старайся, а больше двадцати километров не пройдешь. За это время толком не выспешься, а поев, не успеешь проголодаться. И книгу не прочитаешь. И, хорошенько выпив, не протрезвеешь. А если любишь, едва ли успеешь насытиться половинкой ночи. Почему же так устаешь, сидя в душном салоне автобуса - даже больше, чем если бы быстро шел? И почему успело надоесть однообразное зеленое море за окнами, лишь изредка разбавляемое то спокойными водами Москвы-реки, то домами пролетающих мимо городков, то мелькающими за окном полустанками. Истра, Волоколамск, Шаховская, Погорелое Городище... Ржев. "Ворота на Берлин", "Краеугольный камень Восточного фронта", "Половина Берлина", практически стертый с лица земли в сорок втором и все же освобожденный после полутора лет боев. Будет ли свой Ржев в предстоящей войне с Амори. И нарвется ли он на неприятности, как нарвался шестьдесят лет назад Гитлер? Но случится это еще не скоро - если все будет, как в "Сказании" - через сорок три года.

  "Я сделаю все, чтобы это случилось поскорее!" - решил Миша.

  Они выгрузились на аккуратном кирпичном автовокзале - рядом с Ржевом-Балтийским. Приземистое обшарпанное здание, низкая кирпичная платформа, застывшие на путях составы, старинный, серый от времени термометр, показывающий плюс двадцать четыре... Если б не неоновая вывеска "Ржев-Балтийский", казалось бы, что вокзал вывалился из канувшей в лету эпохи.

  Уютная улочка, застроенная приземистыми "сталинками", была короткой - она окончилась площадью, посреди которой на постаменте застыл Т-34. Танк будто взбирался на высоту, готовясь угостить врага снарядом. А вдаль уже тянулась главная улица города - широкая и людная Большая спасская, парадоксальным образом переходящая в улицу Ленина.

  - Гримасы отечественной истории, - не удержался, хмыкнул Миша. - О, ничего себе высота!

  Мост через Волгу и правда поднимался над поймой метров на тридцать - существенно выше пятиэтажек. С него, как на ладони, были видны приземистое красное строение краеведческого музея с расставленными перед ним пушками, живописная церковка на противоположном крутом берегу, вышка телестанции, гостиница "Ржев". А старенький, разболтанный ПАЗик уже катил по улице Ленина.

  - Четыре раза тут наши наступали, - рассказывала Нина. - В сентябре сорок второго начались бои за город - но освободили его только в марте. Трижды освобождение срывалось, народу тут полегло не меньше, чем в битве за Москву. Даже немцы своих точных потерь не знают. А все-таки его взяли! И дед мой тут воевал.

  Было довольно забавно видеть гордость, которой светилось лицо Нины. Будто она сама тут была, в сорок втором-то! Точнее, было бы раньше. Теперь-то Миша знал, как важна память о предках. Потому что достойные предки - это твое социальное положение, почет и уважение. Твоя каста. В том мире, где не было Октябрьской революции, каста значит больше заслуг и талантов.