Тэд Уильямс - Марш Теней

— В доках полно такой мрази. Бывают мерзавцы и похуже, можете мне поверить. Мне непонятно другое. Почему мы должны отплывать без Джеддина? Еще раз спрашиваю: вы ничего об этом не знаете?

Она отрицательно покачала головой.

— Только то, что лорд Джеддин велел мне идти к вам и отправляться с вами туда, куда вы поплывете. Он обещал, что вы и ваш отряд защитит меня от врагов. — Киннитан глубоко вздохнула. Изобразить тревогу ей было легко. — Будьте добры, капитан, скажите, что пишет мой господин?

Аксамис Дорса взял в руки письмо и внимательно вгляделся в строчки. Кожа вокруг его глаз была такой морщинистой, что он казался глубоким старцем, хотя в остальном выглядел еще молодым.

— Вот что здесь сказано: «Отвезите госпожу Киннитан в Иеросоль. Все остальное может подождать. Отправляйтесь сегодня вечером. Я встречу вас там». Но где же он нас встретит? Иеросоль почти такой же огромный, как Ксис! И зачем нам пересекать океан и плыть в Эон, когда мы могли бы перебраться в другой порт и подождать там?

— Я не знаю, капитан. — Киннитан чувствовала, что готова вновь упасть в обморок. — Поступайте, как считаете нужным. Я передаю себя и своего слугу в ваши руки. Так пожелал мой господин Джеддин.

Капитан нахмурился и уставился на перстень с печатью Джеддина, который держал в руке.

— У вас его печать и письмо. Как я могу сомневаться? И все же непонятно. Мои люди будут волноваться, когда услышат об этом.

— Вы же знаете, как опасно во дворце, — произнесла Киннитан как можно многозначительнее. — Возможно, ваши люди будут рады удалиться от Ксиса на какое-то время.

Дорса посмотрел на нее тяжелым взглядом.

— Вы хотите сказать, во дворце что-то произошло? И наш хозяин в этом замешан? — проговорил он.

Она закинула крючок, и теперь ни в коем случае нельзя сильно тянуть бечевку.

— Я больше ничего не могу вам сказать, капитан, — покачала она головой. — Для мудреца и одно слово — поэма.

После того как Аксамис Дорса вышел, Киннитан прилегла на узкую кровать. У нее не осталось сил возражать, когда Голубь улегся прямо на пол, словно действительно был ее рабом. В путанице мыслей она вдруг услышала голос Мадри: «Помни, кто ты. А когда клетка распахнется, ты должна улететь. Второй раз ее не откроют».

Не эту ли ситуацию имела она в виду? Больше Киннитан не могла думать. Она слишком устала.

«Я бегу, Мать Мадри. По крайней мере, пытаюсь бежать…»

И она заснула.

Киннитан разбудил топот босых ног по настилу палубы над головой. Громкие голоса отдавали приказы, кто-то пел о тяжелой жизни моряка. «Утренняя звезда Кироса» готовилась к отплытию в Иеросоль.

39. Канун зимы

ТАНЕЦ ЗИМЫ

Пыль, пыль, лед, лед.

У нее кость вместо глаз.

Она ждет, когда закончится песня.

Пазл пел удивительно красивым голосом, и лишь легкая дрожь выдавала его возраст. Если бы не это, Бриони была готова подумать, что время повернуло вспять, она снова стала маленькой девочкой, сидящей на отцовских коленях в теплом просторном зале, когда ветер за окном едва не срывает крыши.

Но те дни миновали, напомнила себе Бриони. Ничто не вернет их, и, если Тайн проиграл сражение, скоро некому будет вспоминать о тех временах.

Пазл ударил по струнам и продолжил свой длинный печальный рассказ о «Принце Кайлоре и Вечно Страдающей Деве»:

… И тут он впервые узрел ее — деву, исходящую кровью.

Старый шут проникновенно пел о приезде рыцаря в Царство Вечной Зимы:

Решил он, что ранена дева смертельно иль даже мертва,И сердце благородное заныло. Подумал, что во цвете летУгаснет красота сей девы, поцелуев не знавшей.Глаза открыла дева, улыбнулась,Хотя лицо прекрасное, как жемчуг, выражалоЛишь боль и муку.И он подумал, что на целом юге нет красавицы подобной.И полетело сердце Кайлора навстречу деве, к ее груди припало,И знать не знал он, было то ко благу иль к беде.

Надо признать, что Бриони несказанно удивлялась не столько тому, что Пазл еще способен петь, сколько стихам Мэтти Тинрайта. Молодой поэт сидел неподалеку от Пазла с таким видом, словно не сомневался, что создал нечто значительное.

Безусловно, эти стихи были гораздо лучше его чудовищных мрачных хвалебных песен в честь Бриони, где он сравнивал ее с богиней-девственницей. Образы их были невероятными — не много найдется слов, сочетающихся с «Зорией», «всемилостивой» или «богиней». Но эта поэма произвела впечатление на принцессу и даже порадовала ее. Она взяла Тинрайта во дворец, чтобы досадить Баррику и немного развлечься самой. Однако не исключено, что он и правда неплохой поэт.

«Если, конечно, — вдруг подумала Бриони, — он не украл эту поэму у какого-нибудь безвестного собрата».

Нет, сегодня, в Канун зимы, она должна быть благожелательной ко всем. Она обязательно похвалит творение Мэтти, но не настолько сильно, чтобы он таскался за ней хвостом весь вечер.

А Пазл тем временем продолжал:

Мгновенно Кайлор в раба ее оборотился,И положить был он готов к ногам любимойЛюбые города. Она же головой тряхнула, глядя безнадежно,И руки, что белее снега, из красных рукавов одежды подняла.Ему она сказала: «Рыцарь мой, ни города мне не нужны,Ни обещания. Освободи меня от раны, что жизнь мою крадет.Тогда твоей я буду. Отвергла Ворона любовь я,Он принц всех птиц. И в гневе он пронзил мне грудь кинжалом.И все врачи двора не могут остановить кровотечение,Что тот кинжал открыл, не могут рану заживить.

Бриони улыбнулась шуту, но тот едва ли заметил это. Он наслаждался моментом всеобщего внимания и забыл, что служит королевской семье, а не придворным, всегда считавшим старика слишком скучным. Их глаза сейчас были прикованы к нему, и Пазл ликовал.

Собравшиеся вельможи держали себя странно. Несмотря на роскошный обед, они вели какие-то бессвязные разговоры, многие перешептывались или переговаривались слишком громко. Толли и их союзники сочли праздник оскорблением памяти Гейлона и не явились на торжества. Пили гораздо больше, чем обычно в такой праздник. Подогретые вина заливались в глотки, словно все присутствовавшие ожидали в скором будущем самого худшего. Слухи о поражении армии Южного Предела ходили по замку весь вечер. Ужасающие рассказы достигли каждого уголка, словно моль, выбравшаяся из тесного шкафа. Бриони пришлось утешать Розу и Мойну. Девушки рыдали, уверенные в том, что чудовища их изнасилуют.