Александр Серегин - Нереальные хроники постпубертатного периода

Яну не хотелось идти в общагу, тем более самому. Он всё-таки побаивался Алика. Поэтому он довел Андрея до дома тетки и решил побродить по улицам Молдаванки. Казалось, что здесь ничего не изменилось за последние пятьдесят, а может быть и сто лет. Ян прошел чуть дальше по Мясоедовской и повернул направо, прошел еще два квартала еще направо. Он был в сердце Молдаванки, брел не спеша, рассматривая дома. Старушки, сидящие на стульях под деревьями, смотрели на него подозрительно, слишком пристально он всматривался в окна, в номера домов, как будто что-то искал.

Его внимание привлек номер дома, даже не сам дом. Перекошенная семерка неизвестно когда изготовленная и неизвестно, когда повешенная сюда, на эту стену с потрескавшейся штукатуркой. Дом был явно старый, как и всё здесь. Ян стоял и смотрел на этот номер, как будто медитируя. У него немножко закружилась голова, он прислонился к дереву.

— Эй, молодой красивый, ты откуда тут взялся?

Ян тряхнул головой, стряхивая дрему, перед ним стояла Броня.

Глава 9

Летний вечер шумел за окном листвой, потряхивал тяжелую штору. Было тихо и душновато, хотелось пить. По улице не спеша с характерным звуком, проехала повозка. Ян бросился к окну, отодвинул штору и застыл — это был извозчик, нормальный одесский извозчик с гнедой лошадью. Он натянул вожжи, лошадь встала. Из пролетки вышел франтовато одетый господин с тонкой тростью, в коротеньком кургузом пиджачке и шляпе канотье. Ботинки его блистали, а усы закручивались вверх. Он нехотя достал монеты из специального жилетного кармана, снял шляпу и аккуратно, стараясь быть изящным, указательным пальцем вытер пот со лба — жарко, парило, наверное, к дождю.

— Шо, такое, ты шо, филер? — голос Брони уже был возмущенным, — так тут следить не за кем, господа революционеры живут туда дальше, ближе к Госпитальной, а это к Йоське Самуэльсону клиент, я его давно знаю. Он или к венценосному Йосе и к мадам Друккер на Мещанскую ездит, к нам, наверное, брезгует заходить. Хотя у нас барышни ни чем не хуже, а может даже лучше, чем у них.

— А это какая улица?

— Ты, шо, заблудился? Глухая, нумер семь. У нас приличное заведение, могу по секрету сказать, у нас даже от полицмейстера приезжают. Конечно не сам, — Броня подняла огромные глаза к потолку, — но наша Марья Ивановна и с ним знакома.

— Так это, — Ян пытался подобрать слово, чтобы не обидеть хозяйку комнаты, — э-э-э… дом свиданий?

— Если по приличному сказать, то можно и так, а ты что зашел и не знал куда зашел?

— Вроде того, а ты Броня?

— Во, чудеса, господин хороший, говорите, что заблудились, а как звать меня знаете. Чувствую, вы точно из полиции, так тогда это не ко мне, у нас Марья Ивановна за всех в околоток ходит.

— Нет, я не из полиции.

— Ой, шо-то я вам не верю. Сам не из полиции, а по окнам прыгает, из-за шторки наблюдает и самое главное, откуда вы меня знаете? — Девушка грозно воткнула руки в боки.

— Броня, успокойтесь, я вам всё объясню. Я не из полиции, хотя лучше был бы оттуда. Я… прорицатель.

— Кто!? Это, как в цирке, что животом говорит, что ли?

— Нет, в цирке, там чревовещатель, поэтому и кажется, что он из утробы говорит. Я, как видите, говорю совершенно нормально.

Броня внимательно рассматривала посетителя.

— Нет, ты не из полиции, у тех одежа другая и взгляд подлый. Нет, я конечно, не про городового говорю, наш Емельяныч душа человек, если к нему по-человечески, то и он… даже конфектами меня один раз угощал.

— Приглянулась видно.

— Да уж не из последних, знаешь, какие ко мне господа ходят? — Она критически осмотрела Яна с ног до головы, — не ровня тебе. У господина Абрикосова трость одна — рублёв десять стоит.

— А, Каминский купец к тебе ходит?

— Ходит. — Броня удивилась и возмутилась. — Нет, ты точно из полиции. А, шо тебе до него, приличный господин, обходительный, небедный человек, всегда с гостинцами приходит. Тебе-то от него чего надо?

— Мне ничего, я его даже не знаю и не видел никогда, только женится он на тебе скоро.

— Ой, рассмешил, так рассмешил, — всплеснула Броня руками, — может завтра под венец? Кто ж меня отпустит? Марь Иванна знаешь, как нас держит?

— Ну, он тоже не последний человек, богатый, вдовец. Приглянулась ты ему и все. Родишь ему дочку, а потом будет у тебя внучка и даже правнучка, похожая на тебя, как две капли воды. Такая же красавица.

— Ой, задурили вы барышне голову, такие речи говорите. Кому же не хочется мужа богатого и ребеночка. Только всё это враки. Быть этого не может, потому что не было такого никогда. Где это видано, чтобы гулящая баба в барыни выбилась. Ты слышал? Я не слышала. — Броня подошла к окну, встала рядом с Яном, задумалась. — Не знаю я, какой ты там прорицатель, а мечту ты мне в сердечко заронил. Вырваться отсюда хочется, ох, как хочется. Так что на добром слове тебе спасибо, мил человек, хоть и неправда это.

— Правда! Вот когда пойдешь с Каминским под венец, меня вспомни. Меня Яном зовут.

— Если пойду, обязательно тебя вспомню. — Броня очень серьёзно глянула ему в глаза, — Яном, говоришь, то-то я чувствую, что не из наших ты. Говоришь чудно и одет… вроде не бедно, а без картуза и без шляпы, но всё равно я чувствую — ты человек хороший, добрый. У нас это редко, всё норовят друг друга на кривой козе объехать. Чем тебя отблагодарить?

— Не надо меня благодарить. За что? Это я так просто, чтобы тебе помочь, чтобы ты знала и не сбежала, куда не надо. Знаешь, у нас говорят, очень важно оказаться в нужном месте в нужное время.

Броня стояла к Яну совсем близко и конечно ему очень нравилась. Сегодня ей было лет двадцать, а может и меньше. Яна поразила красота той Брони в винарке на Пересыпи, хоть и поблекшая, если не сказать больше. Как описать восхищение Броней, пышущей здоровьем и молодостью? Она была неотразима. Ян не решался смотреть ей в глаза, от стеснения он следил только за тем, как движутся её губы, когда она что-то говорила. Эти губы приближались, приближались, пока не слились с его. Сердце Яна ухнуло в пропасть, его бросило в жар, когда он почувствовал опытные ласковые руки на своем теле.

Броня лежала на широкой кровати, раскинувшись, так что одна рука лежала поперек голой груди Яна. Он лежал с закрытыми глазами и не верил своему счастью. Ему было совершенно неважно, в каком веке он находится, в каком городе, на какой улице. Он любил её и не сомневался в этом. Только сказать об этом сейчас, было бы величайшей бестактностью и глупостью, поэтому он лежал и молчал, продлевая мгновения счастья.

— Хорошо было, очень хорошо, так никогда не было. Слушай, а может я у тебя первая? Ты такой ненасытный, как котяра мартовский, — с улыбкой перевернулась и нависла над Яном Броня.