Леонид Бутяков - Владигор

ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ был самым мучительным. Казалось, что конца ему не будет. А может, думал Владий, я уже потерял счет времени, не замечаю ночей, иду и иду много суток подряд? Голова гудела, будто сжатая пыточным обручем. В глазах разбегались разноцветные круги. Неоднократно он падал ничком на землю и, не в силах подняться, полз вперед, обдирая в кровь колени и локти.

Двигаться его заставляли слова, услышанные во сне: «Держись, мой мальчик… Не отступай, с отцом равняйся, о княжестве думай…». Кто произнес их? Отец? Нет, это был кто-то другой. Впрочем, какая разница. Слова были верными; он должен держаться, пока жив, пока не отомстит за отца, пока не восторжествует в его вотчине Правда и Совесть! И он, стиснув зубы, продирался сквозь За-морочный лес — на юг, к друзьям Светозора и Синегорья.

Вряд ли он смог бы справиться сейчас даже самой мелкой лесной нечистью. Слава Перуну, никто на пути не встречался. Но сила, которая старалась прижать княжича к земле и давила в грудь при каждом шаге, была пострашнее упырей и болотных кикимор. Сначала он решил, что заболел, не выдержав холодных ночевок на голой земле. И ничего в этом не было бы удивительного. Хотя говорила ведь ворожея Диронья, корень жар-цвета от любой хворобы его излечивать должен… Но позднее он понял, что не в телесных недугах дело, но в бессилье волшебного корня. Понял, когда в болотистую низину забрел и решил вернуться, чтобы обойти ее посуху.

— Едва Владий прошел несколько саженей в обратную сторону, как почувствовал, что и дышится легче, и головная боль отступает, и глаза яснее видят. Однако, стоило вновь на юг повернуть, хуже прежнего сделалось. Чтобы проверить свою догадку, Владий опять повернул и отшагал еще немного к северу — и тут же почувствовал облегчение во всем теле. Вернулся на прежнее место — ноги свинцом налились, на плечи и голову словно само небо обрушилось. Так вот в чем дело! Нечистая Сила сменила тактику. Прохода на юг ему не дает новой заморочкой — не проделками мертвяков, а собственной удавкой. Мускулы стягивает, тяжесть навешивает, разум мутит.

— Но это же несправедливо! — воскликнул вслух Владий. И не узнал своего голоса, ставшего вдруг хриповатым, суровым, очень похожим на отцовский.— Открытый бой предложи, тогда посмотрим. Открытого боя хочу, сволота подземельная! Или ты боишься один на один выйти? Вылезай, паскудина мерзкая, сразимся!..

Тишина была ему ответом. Да и сам княжич поразился словам, слетевшим с его уст. Возможно, подобные оборотцы и слышал он прежде — от дворовых людей, от дружинников,— но сам-то никогда такого не произносил, зная, что отец не похвалит. Жизнь всякому научит, подумал он, и осекся. Откуда эту-то мысль в голову занесло? От Нечистого или еще от кого? Обхватив голову ладонями, Владий упал на землю, застонал от беспомощности. Если в разум его что-то чужое вмешивается, и злое, и доброе, — как ему с дорогой справиться, как устоять?!

Одно оставалось: не думать более ни о чем, идти вперед, свое тело не щадить и переламывать чужую силу. И он шел, шел… Отсекал малейшую тень сомнений, закрадывающуюся в сердце. Иной раз зубами впиваясь в запястья рук, чтобы в чувства себя привести. Повторяя слова, которые единственные помнились: «Держись, мальчик… Не отступай, с отцом равняйся…». Память об отце поддерживала его, заставляла терпеть неведомую прежде боль. Но, кроме памяти, жила в нем ненависть — к предателю и братоубийце Климоге. Жила и крепла, словно сил набиралась от претерпеваемых мучений, словно ненависть прочих чувств сильнее, словно затмением способна она и сам солнечный диск перекрыть!..

ПЯТЫЙ ДЕНЬ наступил — и принес нежданное облегчение. Владий не помнил, как и когда он встретил ночь накануне. Вероятнее всего, просто потерял сознание, свалившись под тем самым кустом, под которым и пробудился нынче утром. Его бил озноб, хотя ставшего привычным за последнее время снега вокруг не было видно. Неужто «ночная зима» уже сменилась «утренней весной»? Долго же он проспал… Растерев голое тело руками, поприседав и попрыгав, Владий вдруг сообразил, что вновь здоров и крепок. Нечистая Сила отказалась от попыток остановить его!

— 0-го-го! — завопил он радостно.

— Уо-вуо!..-донеслось в ответ.

Владий замер. Две вещи поразили его: звук собст— I венного голоса, как и вчера, незнакомый, с хрипотцой, ;

и дальнее эхо, которого раньше не слышно было в Заморочном лесу. Эхо ли это?

Впрочем, раздумывать было некогда. Солнце высоко — пора путь продолжать. Он пошуровал языком за щекой и нащупал непрожеванные крошки корня жар-цвета. Все-таки, даже сознания лишаясь, успел целебный кусочек в рот положить. А где же остатки? Он старательно обшарил место, где спал, ощупал каждую складку медвежьей накидки (опашенем теперь ее трудно было бы назвать, поскольку подарок ворожеи истрепался за последние дни окончательно), а больше искать было негде. При нем только и оставались нож охотничий, пояс кожаный, родовой знак и чародейский перстень на шнурке. Выходит, что с замутненной головы вчера весь остающийся корешок в рот сунул, а ведь его еще дня на два растянуть надо было. Плохо дело, да не исправишь.

Чуть позже Владий заметил, что не только эхо в лесу появилось. Сперва на муравейник наткнулся (и обрадовался ему, будто дом родной увидал), а затем две пичуги над головой промелькнули, которых разглядеть даже не успел. Швыркнули крылышками в листве — и исчезли. Но от мурашей и от пичуг мелких радостью наполнилось сердце. Не один уже он в мертвом лесу!

— Эге-ге! — закричал он.

— Уо-во-вуо! — ответил Заморочный лес. Нет, на эхо совсем не похож был этот отклик. Владий вновь насторожился, но повторить свой клич не рискнул. Просто шагу прибавил, помня о том, что Диронья сказывала: «На всю дорогу дней пять-шесть понадобится…». А сколько он уже в пути? Трудно судить после вчерашней (только ли вчерашней?) мутотени. То ли пять, то ли все десять.

Полдневная жара заставила его медвежью одежку скинуть, на плечо пристроить. Идти вовсе голым, пусть и в пустом лесу, тоже неловко. Он огляделся, присмотрел папоротниковые заросли. А что, сгодится! Нарезав папоротника, соорудил себе нечто замысловатое: бабью юбку на бедра и накидку на плечи. И срам прикрыл (словно пичуг застыдился!), и от палящих солнечных лучей укрылся.

— Уо-вуо-во! — раздалось совсем рядом. На волчий вой похоже, хотя и не совсем. Может, волкодлаки-оборотни так перекликаются? Владий выбрал сосну потолще, прижался к ней спиной, вытащил нож из-за пояса. И вовремя! Замелькала серая тень за деревьями. Волчара! Да не из маленьких, не из хилых. Такой и медведя не забоится, тропы не уступит.

Серый человека учуял, головой лобастой из стороны в сторону повел, застыл как вкопанный. Злобный, страшный, до крови охочий. Его глаза с глазами Владия встретились — и шерсть на волчьей холке вздыбилась, пасть ощерилась желтозубо. Владий мгновенно потом покрылся, но и успокоился почему-то. Если зубы у зверя желты,— вспомнил отцовские наставления,— значит, стар он уже, сам тебя боится.