Макс Фрай - Жалобная книга

Вполне уютный, милый моему сердцу бардак. Сама бы такой с радостью развела. И разводила ведь неоднократно, пока не пришлось поселиться, с позволения сказать, в общественной приемной, да будет ей земля пухом.

Эх!

– Ты, – говорит повелитель бардака, – пока броди по дому, ищи свое место. Где понравится, там и устраивайся, хоть в ванной. А я приготовлю чай и принесу его, куда пожелаешь… Или все-таки кофе?

– Наверное, чай, – мычу нерешительно. – Для начала.

– «Для начала» – это правильно, – радуется. – Настоящая сова начинает глушить кофе только после полуночи. А сейчас всего половина двенадцатого.

– Ох, ни фига себе! – изумляюсь. – Быстро же мы все успели!

– Поужинать, познакомиться, покататься, взорваться и удрать с места происшествия, – подхватывает. – Долго ли умеючи?

Действительно.

Побродив по комнате, возвращаюсь на кухню. В комнате все же чересчур интимная обстановка. Я, честно говоря, совсем не против интимной обстановки, но…

Лучше пока посидеть на кухне. А то как-то слишком уж интенсивно прожила я последние четыре часа. Надо бы передохнуть.

А передохнуть, как показывает опыт, только на кухне и можно.

– Пока мое место будет тут, – говорю, с ногами забираясь на тахту.

И запоздало удивляюсь, осознав, что присутствие этого чужого, незнакомого, да еще и чертовски привлекательного мужика нимало меня не смущает. Напротив, успокаивает. Хочется быть к нему поближе, потому и на кухню вернулась так поспешно.

Что со мной происходит? У любви, с какого бы взгляда она ни наступала, насколько мне известно, совсем иной анамнез. И если поначалу мое состояние более-менее походило на обычную бытовую влюбленность, то теперь… Черт знает что со мной творится. Или это нормальная реакция организма на давешний шок? Или даже новый условный рефлекс? Нет, а вдруг? Этот человек был рядом, когда я чудом избежала опасности, вышла сухой из воды, и теперь мой организм реагирует на него, как на спасательный жилет, который всегда должен быть под рукой. А что, очень даже возможно.

Ужас, если так. Ужас-ужас-ужас. Куда же я теперь без него?

Но сейчас мне все равно хорошо. А «потом», будем надеяться, вовсе не наступит. Зачем нам какое-то дурацкое «потом»?

«Жилет» мой тем временем льет в чайник кипяток, и кухня наполняется запахом бергамота.

– Хороший у тебя чай какой, – вздыхаю.

– Да, ничего себе, – кивает. – У меня еще и печенье есть. И вообще до фига всякого разного прекрасного, – любовно пинает ногой туго набитую спортивную сумку. – Сегодня воистину удивительный день: прежде чем встретить тебя, я посетил супермаркет «Восьмой континент». Или все-таки «седьмой»?.. Я там был второй раз в жизни, кажется. И накупил всякой ерунды в красивых упаковках. Вот это, я понимаю, сила предвидения! А ведь могли бы сейчас мерзлый мышиный корм на балконе грызть…

– А что, – интересуюсь, – бывает специальный мышиный корм? Типа «Вискас», только для мышек?

– Мышиный корм, – смеется, – это все, чем не брезгуют мыши. Чаще всего – просто крошки от позавчерашнего ужина. Но разные бывают варианты…

Он кутает чайник полотенцем и принимается метать на стол добычу. Какие-то пакеты, впрочем, отправляются в холодильник, доселе пустой и даже, кажется, пыльный. Наконец, покончив с хлопотами, достает две большие чашки цвета цитрусов: лимонно-желтую и апельсиново-оранжевую. Разливает чай.

– Кипятком разбавлять? – спрашивает.

Мотаю головой.

– Чай свежий, только что заваренный, да водой разбавлять, – ворчу. – Вот еще!

– Согласен. Но здесь, в Москве, почти все чай разбавляют; гостя не спрашивают даже. Фигак полную чашку воды на чайную ложку чая – набулькивайся, гость дорогой! Я долго привыкнуть не мог к такому издевательству. Потом притерпелся как-то. Но уж дома-то…

– А ты тоже не москвич? – спрашиваю.

– Да ну, какое там… Ты их вообще видела, москвичей-то? Нет их в природе. Москва есть, а москвичей нет. Каждый откуда-нибудь да приехал.

– Ну, сколько-то их есть. Та же Марина, например.

– Правда? – удивляется. – Москвичка? Что, прямо вот так и родилась в самой Москве? Не учиться приехала?.. Ну, значит, встречается еще редкий зверь коренной москвич в дикой природе. Кто бы мог подумать…

Отдает мне чашку, распечатывает круглую жестяную коробку с печеньем. Красота какая! Печенюшки там все разные, даже и не перепробуешь, наверное. Но я буду стараться.

Пока я вожусь с печеньем, хозяин дома помалкивает. Барабанит пальцами по столу, курит, думу думает. Молчание нарушается лишь моим безмятежным хрустом. Наконец, не выдержав тишины, прошу:

– Может, расскажешь про Михаэля, пока мы чай пьем? Если уж книжку его переводить мне сегодня не светит…

– Расскажу, – кивает. Хмурится почему-то. – Но сначала ответь мне на один вопрос…

И снова умолкает. Берется за следующую сигарету. Не то нервничает, не то просто слов нужных найти не может.

Немудрено. Вопрос его поверг меня в оцепенение. Чего угодно ожидала, только не этого.

– Скажи, – говорит, – с тобой, случайно, не бывает так, что?.. Ну вот, к примеру, заходишь в комнату, где сидит, скажем, человек с больным зубом. Или головой, или ногой – не имеет значения. И у тебя тут же начинает болеть зуб, голова, нога – пока не выйдешь из комнаты… Ясно. Можешь не отвечать. По твоему лицу вижу, бывает.

– Сегодня, – говорю наконец. – Только сегодня. До сих пор, кажется, ни разу. Или я просто внимания не обращала?..

– Ты только сегодня заметила? – оживляется. – Вот это да! Выходит, не один я к свиданию подготовился.

Он смеется, но почти сразу же мрачнеет.

– Прости, – говорит. – Тебе, судя по всему, не до шуток, если сегодня все это случилось в первый раз. Как именно, если не секрет?

Какие уж тут секреты. Полдня ведь маялась, страдала, что некому пожаловаться, не с кем посоветоваться. К кому ни сунься, скажут: «Дура психованная» – да и выкинут из головы мою печаль. Даже Марина, уж насколько, казалось бы, завзятая чернокнижница, без прикладной эзотерики шага в сторону не сделает, но тут рукой на меня махнула и прогуляться отправила, от душного помещения подальше, чтобы дурь выветрилась. А этот тип вдруг сам угадал. Как, почему, с какой стати угадал – об этом я думать поостерегусь. И без того последняя черепица с крыши осыпается.

Я уж лучше исповедаюсь, пока есть такая возможность.

Рассказываю ему про давешнюю крашеную блондинку с больным зубом, про дядечку с василиском в желудке. В красках расписываю собственные страдания. Пусть пожалеет да чаю еще нальет. Меня сколько уж лет никто толком не жалел, а иногда так хочется…

– Во время гадания накатило, значит? Интересный поворот!

Чаю-то подливает, а вот жалеть меня и не думает. Радуется, только что руки не потирает. Словно бы я клад нашла и теперь предлагаю взять его в долю, ежели, к примеру, лопату одолжит или на шухере постоит. И вроде как заранее на все согласен. Улыбается до ушей. Улыбка, надо понимать, предназначается мне. Вся, целиком, сдачи не надо.