Золотой век предательства. Тени заезжего балагана - Дарья Кочерова
В свёртке оказалась лакированная шкатулка, украшенная орнаментом из бамбуковых листьев. Никаких ручек или видимых крючочков, за которые можно было бы ухватиться и открыть шкатулку, Уми не увидела. Глаза её загорелись от восторга – шкатулки с секретом она очень любила. Отец, зная об этом пристрастии дочери, часто привозил ей подобные милые безделицы. Над одной шкатулкой Уми как-то корпела не один день, прежде чем сумела открыть её.
Вот и теперь Уми с интересом склонилась над шкатулкой. Повертев её в руках и попытавшись сдвинуть её стенки, Уми поставила шкатулку на стол и принялась рассматривать узор на её крышке. Среди острых листьев бамбука Уми увидела маленькую бабочку. Хрупкая и нежная, Уми поначалу и не заметила её. Она провела пальцем по бабочке и почувствовала под ней выпуклость. Это могла быть и краска, нанесённая особым образом, чтобы придать бабочке объём, а могла быть и часть механизма, открывающая шкатулку.
Уми осторожно надавила пальцем на бабочку, и крышка шкатулки с тихим шорохом сдвинулась в сторону.
– Ну и ну! – восхитился отец и расхохотался. – Я полдня ломал голову над тем, как открыть эту шкатулку, а тебе и пяти минут хватило, чтобы разгадать её секрет!
Польщённая похвалой отца, Уми отодвинула крышку в сторону. Глаза её расширились от изумления. Внутри шкатулочки лежала золотая шпилька-кандзаси на двух ножках. Сверху её украшал шарик из коралла, на котором с необычайным мастерством были вырезаны цветы сливы, летящие на ветру.
– Эта кандзаси украшала волосы твоей матери в день нашей свадьбы. Она как-то говорила мне, что этой вещице уже не одна сотня лет, и что она передавалась в её семье из поколения в поколение, – проговорил отец. – Не знаю, так ли это на самом деле, или Миори просто сочинила красивую легенду о древней семейной реликвии… В любом случае, я уверен, что она очень хотела бы, чтобы ты тоже её надела, когда будешь выходить замуж.
Уми не осмелилась взять в руки шпильку. Вещей, принадлежавших матери, в усадьбе Хаяси осталось совсем немного, и Уми предпочла бы, чтобы от них избавились совсем – как поступают с вещами, принадлежавшими покойнику, которые родственники всегда стараются поскорее раздать или сжечь, чтобы они не оставались в доме, напоминая о том, чего уже было не вернуть. Для неё мать всё равно что умерла в тот злополучный день, почти пятнадцать лет назад, когда она ушла из дома. Ушла, чтобы никогда больше не вернуться.
Уми чувствовала, что отец смотрит на неё, и потому крепко сжала челюсти, чтобы не сказать лишнего. Уми знала, что после того, как мать бросила их, у отца были другие женщины. Но Уми догадывалась, что Итиро Хаяси до сих пор любил свою первую и единственную жену, и что он всё ещё тосковал по ней, как порой тосковала и она.
Если бы на то была воля Уми, она без всякой жалости вырезала бы из себя все воспоминания из детства, связанные с матерью, уничтожила бы любое напоминание о том, что она когда-то вообще существовала в её жизни. Многие воспоминания из детства и впрямь поистёрлись из её памяти, но кое-что оставалось. Вот Миори в светлом кимоно склонила голову перед домашним алтарём – точно так же делала и Уми каждое утро, день ото дня. А в прошлом году, когда Уми простыла и всю ночь промучилась от жара, ей почудился слабый голос матери, которая тихонько напевала ей колыбельную.
К горлу подступил комок невысказанной горечи. Уми понимала, что надо поблагодарить отца или хотя бы сказать ему что-то, но не могла произнести ни слова.
От дальнейшей неловкости их спас шорох раздвижных дверей. В кабинет отца заглянул один из братьев, дежуривших у ворот усадьбы.
– Оябун, – он низко поклонился отцу и доложил, не разгибая спины: – Там пришёл какой-то парень – говорит, что хочет наняться к нам на работу.
Итиро нахмурился.
– Я занят. Пускай приходит завтра.
– Но он говорит, что у него есть рекомендация от бабушки Абэ.
Тут на новоприбывшего уставилась и Уми. Она увидела свой шанс избежать продолжения неловкой беседы о матери, и потому обратилась к отцу:
– Позвольте мне поговорить с этим человеком. Если из него выйдет какой-то толк, я вам об этом скажу, и завтра вы сами с ним побеседуете. А если нет, то вам и время на него тратить не придётся.
Поразмыслив немного, отец кивнул и проговорил:
– Хорошо. Но учти: если ты всё же решишь нанять этого человека, он будет под твоей личной ответственностью.
Горо
Горо Ямада уже две недели оббивал пороги в Ганрю, но никто не хотел брать его на работу.
Видит Дракон, он даже снова готов был пойти в вышибалы, лишь бы было чем заплатить за жильё! Он и так уже на несколько дней задерживал оплату комнаты, и управляющий доходного дома, мимо которого Ямада проходил всякий раз, как отправлялся на поиски новой работы, с неодобрением косился на него и с кислой миной выслушивал его очередные унизительные оправдания.
Сегодня Ямада решил попытать счастья в портовом квартале – в конце концов силой он не был обделён, да и сложения был крепкого, так что можно было и грузчиком наняться. Чем не работа? Ничуть не хуже любой другой. К тому же, тяжёлым трудом его, выросшего в маленькой горной деревушке, точно было не напугать.
Большую часть своей жизни Горо провёл вдалеке от больших городов, и потому он до сих пор не мог привыкнуть к Ганрю с его вечной суетой и неумолчным гулом, который доставал его везде, куда бы Ямада не отправился. Он скучал по тишине и спокойствию гор, которые не терпели суеты. Решишь взобраться по тропе быстрее, чем следовало, – упадёшь и раздерёшь себе все ладони, если совсем не убьёшься. Не сумеешь вовремя прочитать по облакам перемену погоды – попадёшь под холодный ливень и простудишься.
Окружённые горами со всех сторон, жители Ганрю не знали, как уживаться со своими исполинскими соседями. Они не умели предсказывать землетрясения, наблюдая за повадками животных. Не могли они уберечься от лавин и оползней, которые с завидной регулярностью разрушали горные дороги и почти полностью отрезали город от остального мира.
Одну лишь реку они понимали – и то потому, что Ито была их кормилицей и единственной дорогой, которая не подводила
