Уэлихолн - Торин Владимир
Оглядываясь назад, Виктор признавал, что действительно был довольно странным ребенком. То, что в его новой, лондонской, жизни считалось забавным чудачеством, тогда, в жизни уэлихолнской, вызывало лишь всеобщее раздражение.
Он помнил, как впервые читал перевернутую книжку. Мама на него злилась за что-то (она всегда на него за что-то злилась) и демонстративно его игнорировала. Виктор наивно думал, что, быть может, она обратит на него внимание и хотя бы проворчит, что так держать книгу неправильно, но ничего не происходило. Он читал главу за главой, а она ему и слова не сказала: если мама хочет тебя не замечать — тебя для нее не существует, пока она не передумает.
Убедившись, что мамино внимание ему не привлечь, Виктор перевернул книгу и попробовал прочитать ее как обычно, но отчего-то не вышло: буквы сливались, ему не удавалось разобрать ни слова. Поглядев на маму, он заметил промелькнувшее в ее глазах коварство, а еще — мрачное удовлетворение. Ему показалось, что это она помешала ему вернуться к нормальному чтению, что это был какой-то ее урок. А затем отверг эту нелепую мысль: как бы она смогла подобное сделать?
Таким образом Виктор обрел то, что сделало его еще более странным и «чокнутым» — еще более одиноким. И тем не менее появившаяся в нем странность нисколько не оттолкнула его от чтения — напротив, Виктор стал читать еще больше. Книги стали его настоящими друзьями.
Виктор не понимал людей. Но книги ему все о них рассказали. Именно из них он узнал о таких вещах, как малодушие, слабохарактерность, безволие и трусость.
Супруг тетушки Меганы (он же старший брат отца Виктора) являлся обладателем всех вышеперечисленных качеств. Кто-то мог бы спросить: «Что такое дядюшка Джозеф?» Да, все верно — отнюдь не «кто такой», а именно «что такое», поскольку дядюшка Джозеф был той еще штучкой.
Что бы ни говорила о нем тетушка Рэммора, он замечательно наловчился выживать. Джозеф Кэндл никогда не ссорился с супругой — ссориться ему не было позволено. Он не прекословил жене, позволял выбирать за себя одежду, диеты, реплики за столом, политические взгляды и мировоззрение в целом, как, например: «Не знаю, как вы, но мы с Джозефом против чужестранцев на наших улицах. Все из-за их трудновыговариваемых имен. Если в твоем имени больше четырех слогов, выметайся из страны! Верно, Джозеф?»
При этом, оставаясь в недосягаемости для супруги и ее гнева, дядюшка Джозеф тут же начинал лениться, натягивал любимый лоскутный халат, громко заявлял о том, что ему нравятся люди с длинными именами и фамилиями и — что вообще было с его стороны проявлением настоящего бунтарства! — распевал ирландские песенки о тяготах бедняги-мужа, взявшего себе в жены тираншу. Нечто вроде:
Когда-то женился на склочной карге, С тех пор моя участь — лишь чертово горе. Тиранит меня и кричит мне: «К ноге!» Сбежать я готов на войну или в море. Скорей бы забрал меня Дьявол к себе, Тогда я вздохнул бы впервые свободно, И пусть я вишу и качаюсь в петле, Сегодня зато я не лягу голодным…Вот такой вот дядюшка. Склонный к мелочному вредительству и недюжинному мелодраматизму. Обладающий странным чувством юмора и бесконечным запасом жалоб.
Прежде Джозеф Кэндл не испытывал особой страсти к книгам, предпочитая им газеты, поэтому было странно, что он, если верить Мегане, уже пару дней пропадает в библиотеке — что ему тут делать?
Виктор почувствовал какое-то шевеление на балкончике второго этажа библиотеки и, задрав голову, увидел, как пухлый человек в лоскутном халате переставляет стопки книг, заглядывает под них, переворачивает одну книжку за другой, словно что-то ищет.
Неожиданно — как будто его спугнул взгляд Виктора — он отпрянул и резво скрылся на лестнице.
Вскоре обладатель лоскутного халата появился вновь — на полпролета ниже. Он торопливо переместился к стоявшему на лестничной площадке письменному столу и принялся поочередно выдвигать ящики. Что бы Джозеф Кэндл ни искал, этого нигде не было…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})Дядюшка суетился как никогда в жизни и носился по всей библиотеке с резвостью мальчишки: топал вверх и вниз по лестнице, забегал на балкончик, нырял в ниши за книжными полками и разве что не прокатывался с лихим «хе-хей!» на приставных лесенках по рельсу.
И вот наконец поиск его увенчался успехом. Оказалось, что нужны ему были… ножницы. Большие портняжные ножницы. С ними наперевес он бросился к Виктору.
Племянник пораженно замер. Да, такой встречи он точно не ожидал.
Когда столкновение было уже неизбежно, Виктор вдруг понял, что дядюшка спешит вовсе не к нему. Тот несся к завернутой в коричневую бумагу и перетянутой бечевкой большой прямоугольной картине, которая стояла на полу у стены библиотеки. Ножницы ему нужны были, судя по всему, чтобы перерезать хвосты бечевки.
— А ну с дороги, парень! — грубо пробурчало лоскутное существо и оттолкнуло Виктора локтем в сторону.
Виктор глянул на Джозефа Кэндла с досадой. Неужели даже дядюшка, который всегда был отъявленным добряком и вроде бы даже по-своему любил племянника, не рад его приезду? Да вообще остался ли под этой крышей хоть кто-то, кому не наплевать на то, что он вернулся?!
— Оказывается, что-то все же меняется, — оскорбленно заметил Виктор, и дядюшка Джозеф встал как вкопанный. Обернулся.
Он был именно таким, каким Виктор его запомнил. Из-под теплой шапки выглядывали вьющиеся седины, на лице застыло извечное слащавое уныние, нос покраснел. Дядюшка был простужен десять месяцев из двенадцати и при этом круглый год лечил простуду крепким вишневым шерри, выдавая его за сироп от кашля.
— О! Вик! — Джозеф Кэндл будто впервые увидел племянника. — Как ты здесь оказался?
— Вошел через дверь, — недоуменно ответил Виктор. Он так и не понял: дядюшка был невероятно сосредоточен или все же крайне рассеян для того, чтобы заметить его присутствие раньше.
— Через какую?
Джозеф Кэндл покосился на завернутую картину.
— Через дверь библиотеки, дядюшка. Через какую еще я мог бы зайти?
— Да, эта чертова лондонская манера подчеркивать очевидности совсем тебе не идет, — проворчал дядюшка Джозеф, как будто сам до этого не требовал ответа на свой вопрос. — Я имел в виду, как ты оказался не здесь, а здесь, в Крик-Холле. В городе.
— Зашел в дверь у себя на кухне в лондонской квартире, — сказал Виктор, — а вышел через гардероб гостевой спальни уже здесь.
— Правда?
— Разумеется, нет, дядюшка, что с тобой? — Виктор нахмурился. — Я приехал на поезде.
— Ах да, поезд. И в самом деле…
— Но ты ведь знал и раньше, верно?
— Знал? — дядюшкины брови изогнулись в недоумении. — Что знал? О чем ты говоришь?
— Ну я ведь не сообщал о том, что приеду, — пояснил Виктор в той самой «чертовой лондонской манере», — но Кристина верхом на «Драндулете» встретила меня на вокзале. Она сказала, что ты попросил ее за мной заехать.
— А, это!.. Ну да, а я поначалу и не понял, о чем ты. — Джозеф Кэндл вытер пот на лбу ножницами. — Ох уж эта рассеянность, все время в сон клонит… — Дядюшка для убедительности даже зевнул. — Все из-за простуды, не иначе.
— Само собой.
Виктор прищурился. Дядюшка что-то скрывал и явно недоговаривал. Есть люди, которые умеют не подавать виду, а есть такие, как дядюшка Джозеф, на чьем лице едва ли не сразу же проступает пунцовое признание в собственной лжи. И вот на этом самом лице сейчас шла нескрываемая борьба. Борьба с собой, с совестью, со страхом. Все приметы лжеца, который боится.
— Так как ты узнал, что я собираюсь приехать, дядюшка? — спросил Виктор.
— Да оттуда же, откуда я узнаю обо всем, что творится кругом, — проворчал Джозеф Кэндл.
«При помощи своего длинного носа, любви к вынюхиванию или из утренних газет», — мысленно предположил Виктор.
