Пыль и пепел. Или рассказ из мира Между (ЛП) - Гжендович Ярослав

Лицо у меня было словно онемевшее. Я присел на стальную поверхность, на которой располагались умывалки. Собственно говоря, она уже и не жила. Стояла над могилой. Все было вопросом времени. Очень короткого времени. Боже, а сколько же ей было лет? Двадцать?

Трясущимися руками я свернул себе сигарету, рассыпая мелко порезанный табак. Не говоря ни слова, я спрятал кисет в карман пиджака. Зажигалка дрожала в моей ладони.

- Послушай, - произнес я, заставляя работать неожиданно заржавевшее горло. – Послушай меня внимательно. Иди к врачу, понимаешь? Завтра же иди к врачу. С самого утра. К частнику.

Я вытащил несколько банкнот и втиснул ей в руку. Девица остолбенело глядела на меня.

- Ты знаешь… - прошептала она. – Ты это видишь… Откуда?...

А потом съежилась, опустилась на кафельный пол и начала плакать. Громко и отчаянно, так, что у меня разрывалось сердце.

- Мне казалось, что ты такой же, как он, - всхлипывала она. – Говорил, будто бы он режиссер, сволочь!... Я хотела тебя заразить! Всех вас хотела заразить! Всех, таких, как он… сволочи… прежде, чем умереть!... Иди уже! Я хотела тебя заразить! Оставь меня!

- Не делай этого, - произнес я.

И ушел. Оставил ее, лежащую на полу и рыдающую среди рассыпанных банкнот.

Я еще остановился возле бара, где заказал большую водку, а перед тем, как проглотить, тщательно прополоскал ею губы и горло.

Так, на всякий случай.

Я вышел из клуба и направился, куда глаза глядят, сунув руки в карманы. Телефон разнылся, прежде чем я прошел несколько метров.

"Четыре звонка без ответа. У тебя новое сообщение в голосовой почте".

Ничего удивительного, я там и своих мыслей не слышал.

Голос был молодым и казался мне знакомым, но нет: ни с кем конкретным я ассоциировать его не мог. Говорит шепотом. Шипящим конфиденциальным шепотом, как будто говорящий заслонял рот ладонью.

"Прошу встретиться со мной, - шипел голос. – Мне известно, что вы что-то знаете. Я должен с вами встретиться. Речь идет о смерти Михала. Я брат Альберт, я показал вам его келью. Позвоните мне завтра, пожалуйста, договоримся про встречу в городе. Вы сказали, чтобы я был поосторожнее с шипами. Прошу встретиться со мной. Это очень важно".

Снова шипы и колючки.

Я записал в базу данных номер, с которого он звонил, под именем "второй монах".

А потом возвращался пешком домой, до сих пор слыша в ушах всхлипы умирающей девушки, которая уже была моей и которая чуть меня не убила. Моя тифозная дама. Чувствовал я паршиво.

Пепел и пыль, подумал я. По этой или же по этой стороне, везде одинаково. Пыль и пепел.

Я выбросил окурок на тротуар и яростно растер его подошвой.

Я шел.

А там, где проходил, один за другим гасли фонари.

ГЛАВА 3

Встретиться с монахом я договорился в баре. Ему я позвонил сразу же, как проснулся, потому что хотел быть уверенным, что он не станет вытаскивать меня из ванны. Тот отреагировал странно, болтая какие-то глупости, явно на бегу, а потом куда-то заныкался и вновь начал шептать в трубку.

Кстати говоря, я и не предполагал, что у монахов могут быть мобилки.

Бар перед полуднем – это странное место. Оно почти что пустое, несколько сонное, и человек, сидя там, если он не в отпуске, начинает чувствовать себя прогульщиком. Стоящая за стойкой девушка глядела стеклянным взглядом, немногочисленные клиенты спешно пили кофе, показывая друг другу бумаги, упакованные в пластиковые файлы. Какая-то парочка офисных любовников пряталась в уголке, отчаянно ласкаясь, как будто бы прямо сейчас их должна была разделить война. Мужику было уже хорошенько за пятьдесят, женщине – около тридцати, но было похоже на то, что они друг друга любят.

Я сидел в уютном уголке под окном и ожидал. Передо мной стояли две чашки из-под эспрессо, стакан с соком, блюдце с остатками выпечки, две газеты, закрепленные на деревянных вешалках, которые уже успели меня серьезно достать и убедить, что я попал на неприязненную планету, открытая пачка табака и пакет папиросных бумажек. Я поглядел на балаган на столешнице и посчитал, что именно так выглядит стол человека, ждущего поезд и переваривающего время в кафе, или кого-то, кого только что оставили в дураках.

Монах опаздывал уже на сорок минут. Может быть, время в монастыре движется по-другому, но у меня после полудня были еще занятия.

Я поглядел на поливаемую моросью с ветром улицу. Поглядел на молчащий телефон.

Терпеть не могу ожидании. Вот если бы я решил сорваться пораньше, чтобы провести парочку часов в кафешке над газетой и кофе, тогда все в порядке. Но в этой ситуации я чувствовал лишь раздражение.

Я выкурил сигарету до конца и вытащил мобилку. Выбрал "второго монаха" и приготовил суровый тон голоса. Как обычно в подобного рода случаях, я достучался только лишь до голосовой почты. Тут я бросил сухо "жду" и продолжал ожидать дальше.

На самом же деле я хотел узнать, что же он мне хотел сообщить. Когда ты ожидаешь, то теряешь контроль над ситуацией. Ты полагаешься на инициативу кого-то другого, а сам принимаешь роль пассивного наблюдателя.

Еще через десять минут я сидел за рулем своего "самурая" и, ругаясь про себя, ехал по блестящей от дождя дороге в Брушницу. Мне нужно было знать, что происходит. Монах хотел рассказать мне что-то о смерти Михала, и у меня было желание вытащить это из него, даже если бы для этого пришлось прицепить естество монашка к барабану лебедки.

На сей раз траурный кортеж мне не повстречался, что я посчитал добрым предзнаменованием. Я вытащил зонтик из багажника и нашел узенькую мощеную улочку на тылах дома священника.

Тротуар и часть мостовой перед калиткой монастыря блокировала припаркованная углом полицейская "фабия" и рассекающая улицу поперек полоса бело-красной нейлоновой ленты. Бронированные двери в стене были распахнуты.

Это маленький городок, но шмат полицейской ленты действовал на зевак словно липучка на мух. Разве только, как и соответствовало Брушнице, толпа была небольшой. Две бабы с сетками, одна – без сетки, зато в синем халате, мужчина в шляпе и с песиком, несколько подростков, пара подпивших мужичков. И полицейский, стерегущий ленту, а может и "фабию", в которой радио грохотало металлическим голосом. Лампы на крыше все так же мерцали неприятным синим светом. Стоящая чуть подальше старая реанимационная карета, в свою очередь, была подозрительно спокойной и тихой, водитель, сидя в открытой двери, поглощал бутерброд, методично отворачивая бумагу.

- И что здесь случилось? – спросил я в пространство, куда-то в сторону матрон, которые кудахтали между собой, явно примеряя гримасы священного возмущения.

- Такая трагедия… Такая трагедия… - услышал я в ответ, одна из обитательниц незаметно перекрестилась.

- Вроде как один из священников повесился, - сообщил не терпящим возражений тоном мужчина шляпе и с собачкой.

- Пану следовало бы уже перестать! Как пану вообще не стыдно так говорить! Это был несчастный случай.

Я наклонился, провел ленту над зонтиком и направился вовнутрь. Такое решительное поведение часто срабатывает, только не нужно показывать колебаний. Идти, словно бы по своему делу.

- Куды! Низзя! Прохода нет! – закричал постовой, сидевший в "шкоде".

- Юридическая канцелярия столичной курии. – бросил я через плечо властным тоном, не замедляя шага. – Мне позвонил настоятель!

Полицейский остался в машине. Я же скользнул в ворота и очутился на том самом мощеном дворике, что и вчера. Там стояло двое полицейских в мундирах, какой-то усатый тип в кожаной куртке, окруженный монахами.

- Говорю же вам, что ничего не сделаю, пока не приедут альпинисты. Мы уже звонили. А садовой лестницей тут ничего не сделаешь, - раздраженно возражал усатый. – Куда через окно? Никак не получится. Веревка привязана к чему-то на карнизе, никак не подобраться! Или святой отец возьмет ответственность на себя, когда кто-нибудь свалится?!