Царица Шаммурамат. Полёт голубки (СИ) - Львофф Юлия

«…она — королева стаи…» В кланах пятнистой гиены царит строгая иерархия. Самки с даже самым низким положением находятся выше самцов. Борьба за власть у гиен-самок начинается ещё в детстве. Дочери, вырастая, занимают следующее за матерью положение.

Глава 15. Мать — за дочь

Прижав к бедру и придерживая рукой глиняный таз с бельём, Баштум спускалась к реке. Безоблачное небо было ясным и нежно синело над головой; лёгкий пахнущий степными ароматами ветерок обвевал лицо и шею. Босые маленькие ноги Баштум ступили на илистый берег, прошлёпали к воде, оставляя за собой похожие на детские следы. Оставив таз на берегу, Баштум вошла в воду по колено и, прежде чем приступить к стирке, с наслаждением вдохнула насыщенный речной влагой воздух.

Она любила свою маленькую хижину, любила этот склон, по которому спускалась к Великой реке. Место для жилища было выбрано отменно: близость реки приносила прохладу, а в изобилии росший на берегу тростник — тень. Сюда не доносился шум деревенской жизни и можно было уединиться, чтобы предаться мечтам или размышлениям.

Единственной же мечтой Баштум было, чтобы оставшиеся два с половиной года из трёх кабальных пролетели как два с половиной дня и чтобы она смогла наконец обнять свою Ану-син. Во время таких мечтаний необычное, волнующее чувство охватывало всё существо маленькой женщины. Ей хотелось сорваться с места и бежать, бежать туда, где жила в чужом доме, у недобрых людей её черноглазая Ану-син, её дитя. Тогда рыдания подступали к горлу, а Баштум падала ничком на траву и глухо стонала. Но ни трава, ни земля не могли смягчить жгучую боль материнского сердца…

— Эй, здесь живёт женщина по имени Баштум? — Громкий сердитый голос с берега, от хижины, не дал Баштум додумать её печальные мысли.

Она обернулась — на вершине обрыва стоял какой-то человек и смотрел на неё вопрошающим взглядом. Не понимая, что могло случиться и зачем она кому-то понадобилась, Баштум сердцем почуяла беду. Она выбралась из воды, вскарабкалась по склону.

— Ты мать девочки по имени Ану-син, отданной в кабалу к почтенному Залилуму? — Человек, не скрывая презрения, смерил её взглядом с головы до ног.

— Так и есть, — подтвердила Баштум, и голос её дрогнул.

Ану-син!.. Что-то случилось с Ану-син! — пронеслось у неё в голове, и силы вдруг оставили её. Ноги подкосились, и маленькая женщина осела на землю прямо перед незнакомцем.

— Вставай! У меня нет времени возиться с тобой, — проворчал тот и, сдержавшись, чтобы не пнуть женщину ногой, с брезгливым видом отступил от неё. — Тебя зовёт к себе мой господин. Так что поспеши, не заставляй почтенного Залилума ждать…

Собравшись с силами, Баштум провела влажными ладонями по волосам, приводя их в порядок, и отправилась следом за слугой Залилума. Безропотно, молча (на её вопросы сердитый человек всё равно бы не ответил), то ускоряя, то замедляя шаг, она прошла через всё селение. Вот дорога завернула налево, и из-за поворота, в самом конце улицы, показалась группа построек с большим кирпичным домом в центре. Неподалёку от ограды протекал широкий арык, по берегам которого вперемежку со старыми финиковыми пальмами росли молодые: черенки бодро превратились во взрослые деревья и уже плодоносили. Глядя на эти удивительные деревья, Баштум каждый раз мысленно благодарила богов за их ценный дар людям.

Финиковая пальма была поистине кормилицей жителей Двуречья. Её плоды и молодые побеги служили пищей; стебли употреблялись в качестве шестов; стволы ценились как древесина; косточки применялись вместо угля или — в размельчённом виде — скармливались скоту; сухие ветки и кисти, освобождённые от плодов, шли на дрова. В голодные годы те, кому удавалось выжить, молились на финиковую пальму как на свою спасительницу.

По мнению Баштум, дом Залилума походил на настоящий дворец. Добротный, с резными столбами, с деревянными дверями, выкрашенными в красный цвет для защиты от злых духов, с узорными перилами на опоясывающей верхний этаж галерее. Солнечные блики плясали на поверхности водоёма, подле которого разгуливали индюки. Во дворе и у хозяйственных построек трудились слуги и рабы: кто-то поливал кусты и деревья, кто-то подрезал ветви, кто-то заделывал щели и белил стены, кто-то начищал и вымывал кухонную утварь. От печи, расположенной под тростниковым навесом, тянуло ароматом свежеиспечённого хлеба.

Всё здесь было знакомо Баштум, однако с тех пор, как она видела поместье Залилума в последний раз, оно стало ещё богаче и красивее.

Много лет назад, ещё до нашествия ассирийцев, когда в Аккад вслед за страшной засухой пришёл голод, мать Баштум привела её, самую младшую из своих дочерей, к отцу Залилума. Семья Баштум погибла во время голода, а сама Баштум сумела выжить, прислуживая всему дому хозяина за хлеб и горсть фиников. Древний способ закабаления сельской бедноты — «оживление в беде» — повлиял на дальнейшую судьбу Баштум. Она подпала под власть «благодетеля», спасшего её от голодной смерти. Отец Залилума воспользовался патриархальным правом и выдал «оживлённую» замуж за своего раба, рождённого в его доме пленной сирийкой.

— Эй, ты! Пойдём со мной! — Голос слуги Залилума прервал воспоминания Баштум.

Покои хозяина дома и его семьи располагались на нижнем этаже, двери и окна которого выходили на север и были защищены от палящего солнца. Здесь было прохладно и так рябило от сверкания утвари, узорных ковров и пёстрых тканей, что Баштум не сразу разглядела самого Залилума.

— Входи, входи! Не бойся! — крикнул он, когда маленькая женщина нерешительно остановилась на пороге.

На Залилуме была дорогая канди тонкого льна, понизу щедро украшенная вышивкой; просторная, ничем не скреплённая, она почти не прикрывала жирной, покрытой лохматой чёрной порослью груди хозяина дома. В этом просторном наряде тело Залилума, грузное, дряблое, казалось, ещё больше расплылось. Широко расставив короткие ноги, он стоял, как мешок с овощами, и пристально разглядывал Баштум.

— Годы идут, а ты всё не вырастаешь. Осталась такой же мелкой и неприметной, как в те годы, когда была сопливой девчонкой, — произнёс он и, удовлетворённый своим наблюдением, хохотнул.

Баштум, в свою очередь, могла бы сравнить звуки, вырвавшиеся из его глотки, со свиным хрюканьем, но ей бы это дорогого стоило.

— Но в целом ты вполне пригодна для домашней службы. — Залилум вдруг сразу стал серьёзным. — Уверен, тебе будет по силам выполнять такую же работу, какую моя жена давала твоей дочери.

Баштум невольно вздрогнула; по спине пробежал холодок. Что ему нужно от неё? Зачем, спрашивается, он завёл этот разговор? Ану-син не справляется со своей работой? Или, может, с ней случилось несчастье?

Между тем Залилум продолжал сверлить её взглядом, наблюдая за тем, какое впечатление произвели его слова на женщину.

— Твоя дочь сбежала, — наконец сказал он, заметив неподдельную тревогу и испуг в её взгляде. — Но мои люди рано или поздно найдут маленькую мерзавку и тогда… Тогда я не ручаюсь за то, что после наказания, которое мы с моей женой придумаем для неё, твоя соплячка не отправиться в Страну без возврата на встречу с Симом.

— Ану-син сбежала? — Баштум с усилием разомкнула губы. Она не знала, что и делать: радоваться ли тому, что с девочкой, хвала богам, не случилось беды или горевать от того, что она нарушила условия кабальной сделки.

— Мне известно, что ближе тебя у неё никого нет, — продолжал Залилум, не сводя с женщины маленьких внимательных глаз, — а это значит, что либо она найдёт способ свидеться с тобой, либо передаст тебе весточку. И будет в твоих же интересах немедленно рассказать мне об этом, понятно тебе?

— Да, я поняла, — не слишком уверенно отозвалась Баштум.

Очевидно, Залилум уловил сомнение в её голосе.

— Подойди сюда, — процедил он сквозь зубы, глядя на маленькую женщину с неприкрытой злостью.

Та робко приблизилась.

— Ближе, ближе, — пригласил её Залилум, помогая себе жестами короткопалой руки.