Ольга Зима - О чем поет вереск (СИ)
Тот же вид, что вызывает в Мидире жалость, заставляет людей ужаснуться: кто-то бормочет молитвы, кто-то ищет под кольчугой кроличью лапку или другой талисман, кто-то шипит проклятья волшебному зверю.
Чуткие уши волка подрагивают, прижимаются, он щерится явственнее. Мидир подходит ближе.
Среди колтунов и слипшейся от крови шерсти становится заметен ошейник с оборванной цепью — именно от него разит полузнакомой магией, которая сводила скованного волка с ума и, похоже, держала его на одном месте: к белому ошейнику все еще присоединены несколько звеньев зачарованной цепи.
Мидир идет медленно, волк двигается навстречу тоже небыстро, и больше всего короля ши пугает — люди могут сорваться. Стрелы вложены, лучники выстрелят в любой момент. У одного стражника стучат зубы, в руке другого вихляется меч… Мидир мимоходом прислушивается к их страхам, самую малость успокаивает: и видит в их сознании несколько разорванных трупов. Видимо, волк уже вырывался из нескольких окружений. Будучи едва живым!
Мидир останавливается, и красная пелена вновь старается поглотить ясный свет разума. Он понимает: надо спешить, но слишком быстро двигаться тоже нельзя — можно напугать людей.
Зверь рычит, поводя шеей; король проверяет другим зрением — а ошейник непрост! В нем заговор на смерть. И убить при случайной встрече нужно его, Мидира, короля волков.
Волк скалится все сильнее. Не от свирепости, направленной на людей или их оружие, неправедную судьбу или испытанную на себе жестокость — волк щерится и мотает лобастой головой, стараясь стряхнуть желание броситься на своего короля. Уважение к пленнику растет — спасти такого подданного стоит любой ценой.
Мидир присаживается перед загнанным зверем на одно колено, протягивает руки, готовясь в любой момент перекинуться и защититься. Волк смиренно склоняет голову — красная пелена сильна, искра разума мигает, как пламя свечи под ветром, но ши сильнее собственного зверя, даже когда он заколдован! Глухо рычит, предостерегая, не давая поверить ему — этот волк сам не доверяет себе.
Тонкая кожа перчаток летит прочь, Мидир кладет руки за уши зверя, жалкое мгновение — ошейник слетит, но что-то останавливает его. Пальцы ши, обретя магическую чувствительность, гладят белый металл, лаская, выспрашивая, требуя — и тот подается.
Ловушка! Столь любимый друидами второй наговор, ловко спрятанный под первым! И потому не столь ощутимый. Но стоит снять ошейник — зверю конец.
Мидир поглаживает шерсть, теребит уши, досадуя: неужели этому волку, его волку, почти спасенному, не уйти от судьбы? Да и есть ли судьба в этом мире?
Сила слов иногда спасает. Снять нельзя. Нельзя распилить, разломать. Но есть слабый шанс… «Терпи, мой волк», — посылает в сознание зверя Мидир. И сжимает пальцы на толстом ошейнике, нагревая его все сильнее. Смягчить боль нет ни времени, ни сил.
Ошейник трещит, рассыпаясь в искры, а заговор — в ничто. Вместо волка напротив короля сидит тощий незнакомый юноша. Ребра торчат заметнее, чем у волка, щеки ввалились, глаза запали, но продолжают гореть гордым желтым огнем. Левая нога повреждена — но кость не сломана; грудь в ранах, а теперь, стараниями Мидира, добавился красный след на месте ошейника.
Сила ши в Верхнем убывает куда быстрее, взять ее неоткуда, но остатков волчьему королю хватает, чтобы унять боль волка, исцелить ожоги — как на шее волка, так и на своих ладонях, пока пелена боли от прожженных до костей рук не заволокла сознание. Ши платят за быстрое восстановление повышенной чувствительностью: благой легко может впасть в сон-жизнь, не в силах вынести телесную или душевную муку. Терять спасенного волка не хочется.
К тому же Мидир не хочет вызывать лишних вопросов или сочувствия Эохайда.
Волчий король сбрасывает плащ и накрывает плечи измотанного юноши:
— Я Мидир, волчий король. Кто ты, как тебя зовут и отчего ты был пойман?
— Король, — голова склоняется ниже, глаза потухают. — Я узнал вас. Я волк, но я все позабыл. Даже имя…
Волчий король шипяще выдыхает: это что должно было произойти с волком, чтобы он забыл собственное имя?! Имя — основа ши!
— Но я помню ту госпожу, которая желала мне унижения, а вам смерти, — глаза опять загораются желтым. — Она друидка, злая, старая, она жаждет крови…
Мидир договаривает сам:
— Боудикка.
***
— Боудикка?! — гневно повторила Этайн.
Она приподнялась, опершись о плечи Мидира.
— Этайн, я не хотел…
— Не может быть!
— Ложь недопустима для мага.
Боудикка настолько не связывалась в его сознании с Этайн, что он не подумал про кровное родство, священное для ши. Но она негодовала по иному поводу:
— Держать волка, вольного зверя, на привязи? Из-за чего? Из-за личной обиды? Что он ей сделал?!
— Не волк, а я. Видишь ли, Боудикка вроде как прокляла меня и Джареда, еще на земле. И, если тебе интересно, я не спал с ней.
Мидир хмыкнул, а Этайн помотала головой.
— Ты, мое сердце, можешь околдовать любую…
— Магией улыбки и голоса. Нет, далеко не каждую.
— Но… — выдохнула Этайн, опустив голову. — Откуда она тебя знает?
— Я спас ее. Случайно, когда убивал тех, кто погубил Мэрвина, моего старшего брата, отца Джареда. Помнишь, я говорил тебе, что хотел помочь? — Этайн кивнула. — Я опоздал. Знаешь, ты вторая женщина, с которой я говорю о Мэрвине!.. Отпустить Боудикку я мог, разве отрезав язык.
— Ты же… — охнула она.
— Вот и Джаред был против, — усмехнулся Мидир. — Пришлось ей немного пожить с нами, пока я не разобрался с… — волчий король запнулся, но все же договорил. — С кровной местью. Боудикка же хотела проникнуть в Нижний любым путем… А когда поняла, что ничего не выйдет, ранила Лейлу, женщину, что нас прятала, и отдала Джареда друидам.
— Но, раз он жив…
— Джареда я вытащил из ловушки. Разворошил их осиное гнездо и немного уменьшил количество низших. Но высшие, Не-сущие-свет, признали вину, пропустили нас в Нижний и пообещали помощь в дальнейшем. Видно, решили, что я и так сдохну от ран.
Мидир осекся… Боль в глазах Этайн была слишком очевидна. Боль и волнение за него.
— Я лишил Боудикку силы, и это огорчило ее больше всего. Она прошипела, что Джаред не сможет защитить своих женщин, как не смог защитить Лейлу. А я так и не смог убедить Джареда, что это только слова ревнивой су… прости. Хочешь узнать, что с Аланом было дальше?
***
Поднятый с колен молодой волк, закутанный в плащ, порывается идти сам, но Мидир придерживает своего подданного за плечи и, подстроившись под хромой шаг, медленно выводит его из круга огня и смерти.
Люди, все, кроме Эохайда, смотрят на спасенного ши злее, чем раньше на волка: тот, обладая разумом, вел себя как зверь, а все равно избежал наказания.
Король людей подзывает к себе старшего стражника, отдает команды, среди которых острый волчий слух улавливает приказ пройти в ближайшую таверну и выпить за счет короны. Повеселевшая стража прячет оружие и уходит, а Эохайд любопытно поворачивается к Мидиру:
— Так это все же твой волк.
— Ещё какой мой! — король удерживает дернувшегося отойти волка и скалится от боли, но договаривает спокойно. — Его зовут Алан, и он мой верный волк.
Эохайд бросает взгляд на руки Мидира, но ничего не говорит, раз тот не нуждается более в его помощи.
***
Мидир притянул к себе Этайн, шепнул уже на ушко:
— Я заплатил виру семьям погибших и покалеченных, а потом сам не понял, как остался с Эохайдом на несколько лет… Алан, у которого так и не нашлась родня, спросил уже здесь, в нашем мире, куда ему теперь. Понятно, мол, с глаз долой, но в темницу или сразу на плаху? — помедлил, вспоминая темно-серые печальные глаза на красивом худом лице.
— И что ты ответил? — встревожилась Этайн.
— Что его жизнь нужна мне. И что лучшего защитника мне не сыскать.
— Мидир, ты чу…
— Чудовище?
— Просто чудо! И если бы… — обвила его руками и ногами Этайн. — И если бы я уже не любила тебя так сильно, то обязательно бы влюбилась сейчас!..
Мидир решил, что бывают такие дни, когда можно и вовсе не вылезать из постели. Тем более, время проходило просто чудесно, хотя непривычно было ему только разговаривать!
Звон прошел по замку, отбивая полночь. Клепсидра считала летящее время, грохотала за окнами гроза…
А в королевской опочивальне темно-рыжим золотом стелились волосы, зеленым колдовским огнем горели глаза, молочно-белая кожа розовела от тепла волка. После единения душ единение тел ощущалось особенно остро, особенно сильно… И когда он прикусил ладонь, сдерживая крик — вспомнив, что так и не восстановил защиту, а потом все же завыл от сладкой выкручивающей муки, а Этайн простонала счастливо: «Мое сердце…» — он опять остался на всю ночь.
