Мария Галина - Бард

С ели упала шишка. Он вздрогнул и поднял голову.

На него смотрела принцесса.

Солнце, проходя сквозь листву, бросало на нее рассеянный свет, и казалось, бледная ее кожа отливает изумрудом. И вся она была - колеблющийся свет и тени. Волосы у принцессы были гладкими и блестящими, словно шкурка выдры, и в них вспыхивали зеленые искры. Она стояла рядом с кустом орешника, придерживая рукой ветку, чтобы та не дергала ее за платье. А платье было зеленым, как листья. «Очень красивая принцесса, только уже большая, - с сожалением подумал Фома, - с ней, наверное, нельзя играть».

– Маленький мальчик, - сказала принцесса, и у губ ее появились прелестные ямочки. - Один. В лесу.

Фома насупился и басом сказал:

– Это наш лес.

– Лес ничей, - возразила принцесса, - вернее, он принадлежит сам себе. А больше никому.

– Мой папа, если захочет, вырубит тут все деревья, - на всякий случай пригрозил Фома.

– От этого лес не станет принадлежать ему, - возразила принцесса, - ему будут принадлежать лишь мертвые деревья.

Фома ничего не понял, но на всякий случай осторожно сказал:

– Дура! Все девчонки - дуры.

Принцесса не обиделась, а рассмеялась и показала ему язык. Язык был острым и розовым. Как у кошки.

– Ты храбрый мальчик, - сказала она. Фома надул щеки и кивнул:

– Да.

Принцесса выпростала из зеленого рукава узкую светлую руку и сказала:

– Подойди ко мне.

– Еще чего, - уперся Фома, вдруг вспомнив об осторожности.

– Глупый, - протянула принцесса, - я тебе ничего не сделаю. Просто поцелую в лоб.

– Пусть девчонки целуются, - сказал Фома.

Принцесса рассмеялась уже в голос и стала похожа на маленькую девочку.

– Боишься? - спросила она, противно сощурив прозрачные глаза. Глаза у нее были серо-зеленые и отражали лесной свет, как два серебряных зеркальца.

– Еще чего, - повторил Фома.

Он переступил через тяжелый блестящий корень, под которым муравьи прорыли себе что-то вроде туннеля, глубокого, с гладкими покатыми стенами; он уходил в недра земли - там, наверное, были сводчатые темные залы и крохотные фонарики, разгоняющие мрак. Даже не фонарики, а жуки-светляки - муравьи разводят их у себя в специальных загонах, а потом освещают свои темные жилища… В общем, он не успел додумать эту мысль, как стоял рядом с принцессой. Та наклонилась к нему и уже не казалась такой высокой. Ее волосы приятно щекотали ему лицо, а серебряные глаза оказались совсем рядом.

Он зажмурился, и когда ее губы коснулись его лба, ему показалось, что это цветочные лепестки - они были сухие и прохладные.

– Фома! - кричал кто-то, продираясь сквозь заросли с треском. - Фома!

Он открыл глаза. Принцессы рядом не было.

Зато был учитель физкультуры, в спортивном костюме, свисток болтался у него на шее, а сам учитель был красный и очень злой. Но когда увидел Фому, целого и невредимого, так обрадовался, что просто схватил Фому за руку, очень больно сжав ему пальцы, и потащил.

– Что же ты! - выговаривал он на ходу. - Как ты мог! Тебе доверили охранять имущество! А ты!

– Я не хочу охранять имущество, - пропыхтел тащимый волоком Фома. - Я хочу играть, как все.

– Для этого надо тренироваться, - сказал обидное учитель, - а ты неуклюжий. Ты ногой мимо мяча попадаешь.

Фома шмыгнул носом.

– Ну, поставлю я тебя на ворота, - говорил учитель, - предположим. Ты ж все мячи пропустишь. Опять будешь ворон ловить. Тебя пока еще не бьют, по крайней мере. А будут.

– Я вырасту и сам всех побью, - пообещал Фома.

– Они тоже вырастут, - резонно заметил учитель. - Вот в чем штука.

Он задумался.

– Можешь оставаться на дополнительные тренировки, - сказал он, - два раза в неделю. Я сам буду тебя работать. У тебя злость есть. И упрямство. Это хорошо. А вот что ты в облаках витаешь все время, это плохо. И для спорта. И для дружбы. Таких, брат, не любят.

– Меня принцесса поцеловала, - сообщил Фома. - Только что.

– Вот, пожалуйста, без этого, - возмутился учитель. - Этого не надо. Давай договоримся: ты ничего не выдумываешь, а я тебя тренирую. Идет?

– Я не выдумываю, - обиделся Фома.

– Ну… - сказал учитель почему-то шепотом, - я тоже в твоем возрасте… иногда… и мальчишки били. А теперь - вон какие мышцы.

Он закатал рукав и показал, какие именно у него мышцы. Мышцы были так себе, в кино Фома и получше видел… -…Мне не нравится, каким он растет, - сказал папа. - Он все время что-то выдумывает. Ему будет трудно.

– Все дети что-то выдумывают, - возразила мама. - Я тоже выдумывала… когда маленькая была.

– Значит, он в тебя пошел, - сказал лапа, почему-то ласково и совсем даже не сердито.

Фома уснул на диване, где смотрел телик. Фильм был про войну, но он все равно уснул, правда, под самый конец. Или не совсем уснул, потому что слышал сквозь сон разговор родителей.

– Этот его бродяжий инстинкт… Ладно, сейчас он ушел недалеко. А если он проберется за кордоны?

– Как? Мимо патрулей? Впрочем, ладно, я поговорю с ним утром.

– Послушай, - нерешительно сказала мама, - а он не мог… а если и правда он видел кэлпи?

– В лесопарке? - удивился папа. - Откуда? Это нереально. Кэлпи сюда не пробраться. Ни в жизнь.

– Но партизаны…

– Ну, - сказал отец, - партизаны… да ими больше обывателей пугают. Нет, это просто очередная его фантазия. Принцесса… никто не видел женщин кэлпи. Никогда. И потом…

– Это же не значит, что у них вообще нет женщин, - возразила мама.

Отец что-то тихо сказал ей на ухо, и мама, засмеявшись, шлепнула его по руке.

– И потом, - продолжал отец, - на каком языке она бы с ним говорила? Они не учат наш язык. Принципиально. Или просто не в состоянии его освоить. Ума не хватает.

Грузовичок трясся и подпрыгивал на ухабах, - значит, они съехали с бетонки и теперь гнали по бездорожью. Фома лежал в кузове, руки-ноги связаны, сверху навалены какие-то мешки, отчего он мог дышать, только повернув голову набок.

Кэлпи у него над ухом возбужденно переговаривались на своем чудном языке, пахло дымом, горячим железом и чужими разгоряченными телами. Говорили, от кэлпи пахнет. И правда, запашок был еще тот - острый, резкий, как от возбужденных животных. Или змей. Один раз Фома держал в руках ужа; странное ощущение - готовишься схватить что-то скользкое и холодное, а оно на самом деле сухое и даже теплое. И этот жесткий жестяной запах…

Вверх уходили ноги кэлпи в высоких кожаных сапогах, ноги тряслись вместе с грузовичком, и кэлпи тщетно балансировал, стараясь сохранить равновесие. Потом ноги подогнулись, и кэлпи упал рядом с Фомой. Фома сначала думал, что кэлпи просто не удержался и свалился: недаром говорят, что техника им не по зубам, но потом увидел совсем рядом стремительно сереющее лицо и дырку во лбу, из которой вытекала темная, отливающая лиловым кровь. Он в ужасе зажмурил глаза.