Алекс Гарридо - Акамие. В сердце роза

Эртхиа обвел все счастливым взглядом, сел на горячую от солнца скамью у бассейна и сидел, улыбаясь.

Он всегда задерживался здесь, прежде чем отправиться в Дом Солнца.

Здесь было сердце его дома, то, что он более всего ценил из уделенных ему Судьбой сокровищ. Здесь сквозь благоухание цветов и дымок благовоний проступал запах молока и младенцев. Здесь слышны были голоса сыновей: Ханиса и Кунрайо, и Шаутары, которому позавчера пошел второй месяц.

Одна за другой выходили на галерею его женщины.

Старшая жена, Дар Ри Джанакияра из царского рода Хайра, медлительно облокотилась на перила, изогнув располневший стан. Нянька стояла позади нее, укачивая младшего царевича, — недолго же быть ему младшим.

Младшая, степнячка Рутэ, прислонилась спиной к колонне, подставив солнцу тугой, крепкий, как созревающий плод, живот.

Не было только Ханнар.

Эртхиа улыбнулся женам, распахнул руки.

Рутэ, придерживая обеими руками живот, осторожно спустилась во двор, села по левую руку.

— Верно, у тебя там двое, — улыбнулся ей Эртхиа, положив ладонь на плодоносное чрево. Две, стало быть, колыбели надо готовить.

— Все, что ты мне дал, я верну, ничего не утаю, себе не оставлю, — усмехнулась довольная степнячка.

Подошла Джанакияра, нянька неотступно следовала за нею. Эртхиа перехватил ревнивый взгляд старшей жены, взял маленького Шаутару из нянькиных рук, прижался лицом к тонкой рубашечке. Одного только сына успела принести мужу благородная Джанакияра. Обидно старшей царице, что младшая носит уже второго. Ну да это дело поправимое. Подрастет Шаутара — снова его мать откроет для царя дверь в свою опочивальню.

— Не сердись, старшая сестрица, — поклонилась ей Рутэ. — Я вперед тебя не бегу. У меня нашему господину дочка.

— Вот хорошо, — согласился Эртхиа. — Вот и старшая царевна!

Неслышная, появилась Ханнар. Присела на краешек бассейна, опустила белые пальцы в воду. От маленьких волн побежали дрожащие блики по ее лицу, нахмуренному, отстраненному. Эртхиа поймал ее руку в воде и тихонько сжал холодные пальцы. Ханнар высвободила руку, не поднимая на него глаз. Эртхиа перехватил ее за запястье.

— Пойдем.

О богине

— Так и будет всегда.

Ханнар хмурилась, накручивала на пальцы рыжие кудри.

— Так и будет. Всегда. Они будут рожать тебе детей. А я — что? За что?

— Не плачь.

Ханнар вздернула подбородок.

— Я не плачу. Никогда. Ты это знаешь.

— Ты этим гордишься. А я — плакал не раз. Разве сила — в сухих глазах и твердом сердце?

— И не в слезах.

— Нет.

— А в чем?

— Не знаю. Сила — просто сила. Она сама в себе.

— А в тебе есть?

— Ханнар!

— Ты, сильный, ты, царь! Можешь ты сделать что-нибудь, чтобы я родила тебе детей?

— Ханнар, ты знала раньше всех нас, что так будет. Ты моя жена, и я все сделаю для твоего благополучия. Но ты говоришь о невозможном.

— Я знала, — согласилась Ханнар. — Все. Кроме того, что люблю тебя. Кроме того, что захочу родить ребенка хайарду. Что теперь ты называешь невозможным? Сделай что-нибудь. Я стояла сегодня перед Солнцем. Я просила об одном. Но Солнце не ответило мне. Оно никогда не отвечает. Почему, Эртхиа?

— Я не знаю, любимая.

Эртхиа обнял ее, жалея, но она не приняла жалости, вырвалась.

— Потому что я люблю человека, и мысли, и желания мои — человеческие, и мне нет дела до Солнца. И Солнцу — до меня. А Ханис презирает меня за то, что я заставила его сделать, и за то, что я напоминаю о его вине. И выходит, что у меня нет никого, ни защиты, ни помощи. Только ты. И как ты теперь — мое Солнце, я прошу тебя: сделай что-нибудь. Сделай невозможное.

Эртхиа молчал, глядя в пол. Он не был богом и не умел разговаривать с солнцем. Он знал только Судьбу, а какие с Судьбой разговоры? Вот не родятся дети у богинь от человеческих мужчин и у человеческих женщин — от богов. И вся им судьба.

Ханнар посмотрела на него пристально. Ей казалось таким легким прочесть его мысли.

— Судьба?

Эртхиа развел руками.

— Знать не знаю! — крикнула Ханнар. — Никакой Судьбы знать не знаю! Сделай что-нибудь, если ты мужчина. Разве ты не делал невозможного?

— Ханнар, Ханнар, успокойся. У Судьбы не просят, не требуют, она дает или не дает, но только сама. Что там у нее задумано — не знаю, только ей дела нет до наших чувств. Надо принимать ее дары и довольствоваться тем, что есть. Больше не выпросишь.

— Мне и Ханису-маленькому так сказать, когда он вырастет? Или ты сам ему скажешь — ведь он тебя зовет отцом. Когда он придет к тебе просить позволения жениться, что ты ему скажешь?

— Ханнар! — возмутился Эртхиа. — В чем я-то виноват?

— Во всем! — вскрикнула она, и если в глазах ее слез не было, то голос ее был солон. — Если бы ты не придумал на мне жениться и не отдал бы за Ханиса свою сестру…

А не поэтому был во всем виноват перед ней Эртхиа. Потому что был ее всем, и все было от него и из-за него. Но сказать такое человеку богиня не могла, а уж Ханнар и подавно — не могла даже додумать свою мысль по-настоящему до конца. И Эртхиа, хмурясь, подбирал слова для оправдания, недовольный, чувствуя, что, и в правду, во всем и всегда перед Ханнар будет виноват только он. Настоящей причины и он не знал.

— Что я придумал? Судьба моя такая — увидеть тебя и любить, — тут Эртхиа проглотил проклятия, — любить тебя, ненаглядную, на горе себе. И тебе. И Ханису, и маленькому Ханису, и Атхафанаме… А только никто тебя не заставлял за меня идти. Мы сами это все устроили так, как оно есть. И не все ли равно теперь, кто что знал, кто чего не знал. Вот оно так есть. Надо нам жить и постараться быть счастливыми.

— Хорошо говорить! Полный дом детей тебе нарожают, одна вперед другой стараются. А я — что? А моему сыну кто невестой станет? Пойду к Ханису. Пойду. Надо мне дочь родить.

— Думать не смей! — закричал Эртхиа, схватив ее за руки.

— Пусти, больно! Не смей кричать на меня!

— Да как ты можешь? Чем шутишь? Я ведь вас обоих убью. Тогда не убил — теперь убью. Слышишь? Не смей говорить, не смей думать! А Ханису я скажу…

— Что твоя жена собирается к нему в опочивальню? Скажи-и-и…

Эртхиа отошел от нее подальше, на другой конец комнаты. Чтобы не ударить.

Ханнар перекинула косы за спину, оправила платье. Оглядела белые пятна на запястьях, уверилась, что синяки будут. Одернула рукава.

— Что ты можешь сделать? И как запретишь? Если сам не можешь дать мне ребенка?

Эртхиа повернулся и молча вышел. Ему пора было в Дом Солнца.

О сестре

Он не хотел идти через внутренний двор, где наверняка еще сидели жены, обсуждая свое самочувствие и радостные надежды, похваляясь недомоганиями и опасениями. Едва не крадучись, он обогнул двор по веранде, проклиная все на свете, а более всего — женщин, из-за которых мужчина и повелитель в собственном доме хуже вора, с утра крадется в обход. Но было невмоготу улыбаться им, а обругать — не за что. Справедливость же мнил Эртхиа отличительной чертой и достоинством сильного.