Люциус Шепард - Город Хэллоуин

«Рано или поздно, — сказал по этому поводу один из врачей, к которому Клайд обратился со своей проблемой, — каждый человек приходит к заключению, что окружающие — просто мешки с дерьмом, которыми движут самые примитивные инстинкты и низменные побуждения. Вы привыкнете».

Увы, никто из врачей так и не смог объяснить, откуда взялись эти его странные способности. Предположение Клайда, будто возросшие интуиция и проницательность могли быть следствием травмы головы, вызывало у них серьезные сомнения, однако сам он довольно скоро перестал сомневаться в своих выводах. Клайд был уверен: способность видеть то, что скрыто глубоко внутри человека — под его, так сказать, внешней оболочкой, он получил в результате удара костылем, который пришелся как раз в то место, где расположены зрительные зоны коры головного мозга. Его зрение каким-то образом изменилось, и в результате он стал видеть то, что большинству оставалось недоступным. Факт, что количество поступающей в мозг информации как-то связано с видимым светом, подтверждался еще и тем, что в кинотеатрах, рок-клубах и других плохо освещенных местах его новые способности почти не проявлялись, и он чувствовал себя совершенно нормально. Впрочем, большинство фильмов, которые представляли собой не что иное, как чередование световых пятен различной интенсивности и формы, начали казаться, ему примитивными, способными вызывать в человеке лишь элементарные павловские рефлексы, так что со временем он вовсе перестал посещать массовые кинотеатры и начал ходить в небольшие залы, где демонстрировали некоммерческие, авторские ленты. При этом, правда, ему приходилось прятать лицо под козырьком низко надвинутой шапочки для гольфа, чтобы не быть узнанным.

«Попробуйте носить солнечные очки», — посоветовал ему другой врач.

Клайд попробовал. Кое-какое облегчение эта мера принесла, но, увы, — зима в Бивер-Фоллз выдалась ненастная и хмурая, небо постоянно скрывалось под плотными облаками, и Клайд, вынужденный днями напролет носить очки с затемненными стеклами, чувствовал себя крайне неловко. Конечно, можно было бы перебраться во Флориду, но Клайд понимал, что это будет обычный паллиатив, не имеющий никакого отношения к реальному решению проблемы.

Единственной страстью, которую он сохранил с прошлых, счастливых времен (и не важно, что его прежняя жизнь оказалась лишь иллюзией), оставалась любовь к футболу. Какое-то время Клайд даже думал, что футбол способен его спасти. Каждый вечер он проводил перед телевизором по нескольку часов, смотря матчи по спортивным каналам ЭСПН и «Национальная лига». Вот игра, думал Клайд, в которой наглядно воплотилось все разочарование современного человека в ограничениях, налагаемых на личность принятыми в обществе Порядками и правилами. Именно в этом, казалось ему, и кроется секрет популярности футбола. Правда, каждый раз, когда судьи (а в судейскую коллегию, что было достаточно показательно, входили главным образом высокооплачиваемые специалисты — адвокаты, бухгалтеры, страховщики и иные представители механизма общественного управления) выбрасывали желтые флаги или дули в серебряные свистки, не позволяя трехсотфунтовому нападающему размазать по траве неопытного, юного защитника, они как бы напоминали миллионам зрителей, что каждый член общества вправе рассчитывать лишь на частичное удовлетворение собственных желаний. Это, однако, вовсе не лишало их единодушной поддержки самых широких масс, которые, болея за своих или «гостей», одевались в соответствующие цвета, подтверждая подобным поведением тот простой, хотя и не самый очевидный, факт, что на самом деле они выступают на одной стороне — на стороне тех, кто впаривает им бейсболки и свитера с эмблемами любимых команд. Таким образом, даже футбол превратился в инструмент корпоративной олигархии, с помощью которого последняя заставляла наемных работников не просто смиряться с положением потребляющего большинства, но и относиться к своей участи с энтузиазмом. Поняв это, Клайд охладел и к футболу. В конце концов — избегающий яркого света, один в целом мире, в котором одиночество не только не приветствуется, но и считается едва ли не главнейшим признаком серьезной социальной патологии, — он обратился к властям Хэллоуина с просьбой разрешить ему переселиться в этот небольшой городок.

Население Хэллоуина колеблется между тремя — тремя с половиной тысячами человек. За тем, чтобы количество жителей не выходило за эти границы, внимательно следит Городской совет. Когда Клайд обратился в Совет со своим заявлением, население городка составляло примерно три тысячи двести человек и о превышении квоты не шло и речи. Возможно, именно поэтому окончательное решение об отказе или, наоборот, удовлетворении его просьбы Совет принимал не на расширенной сессии. Вопросом о предоставлении Клайду разрешения на переезд занимался специальный комитет, состоявший из трех человек — Спуза, Кармина и Брада и заседавший вовсе не в мэрии, а в кафе «Подземелье», которое и в самом деле было вырублено в гранитном дне ущелья. Над входом в кафе горела укрепленная прямо на каменной стене неоновая вывеска. Индиговые буквы то гасли, то снова вспыхивали, и по поверхности протекающей буквально у самого порога реки бежали бледные сполохи голубоватого света. Обстановка кафе, впрочем, мало чем отличалась от баров в Бивер-Фоллз — те же пивные рекламы, те же пыльные рождественские гирлянды, та же записанная на магнитофон музыка (когда Клайд вошел, из колонок доносились композиции «Погз»), те же телевизоры на кронштейнах и кленовые панели на стенах, те же приглушенный свет, фотографии знаменитых клиентов, столики, изогнутая подковой барная стойка, официантки в голубых футболках и неистребимый, въевшийся в дерево и ледерин запах пива. Посетители у стойки о чем-то неспешно беседовали, и звук их голосов делал атмосферу кафе почти по-домашнему уютной.

Двое из трех членов комитета уже сидели за столиком в глубине. Заметив Клайда, они замахали ему руками, приглашая подойти. Это были Кармин и Спуз. Они оказались двоюродными братьями, но Клайд, как ни старался, не заметил в их чертах никакого семейного сходства. Спуз был общительным толстяком с круглыми розовыми щечками, лет тридцати пяти, не больше, но уже начинающий лысеть. Кармин — лет на пять или шесть моложе брата — был болезненно худ, а его хрящеватое, хитрое, как у лисицы, лицо имело нездоровый, землисто-желтый оттенок, к тому же он не выпускал изо рта зубочистку, которую энергично жевал. Третий член комитета — Брад, который, как вскоре выяснилось, ненадолго отходил к группе собравшихся у игровых автоматов горожан, — был высоким (не меньше шести с половиной футов), атлетически сложенным негром с широкой, приветливой улыбкой. Вернувшись к столу, он принес Клайду бокал пива и собственноручно придвинул гостю стул.