Николай Переяслов - Достучаться до звёзд

— Я уже говорил, я подобрал волчонка ещё маленьким. Деревенские собаки хотели его разорвать, а я его отбил, выкормил, и он стал мне другом…

— Вот как? Странная получается дружба. Впрочем, чего ждать от колдуна. Слуги Дьявола часто сходятся с богомерзкими тварями… Значит, ты признаёшь, что волк твой?

Янка кивнул.

— Вот и славно! — монах довольно потёр руки. Наконец что-то определённое. Палач отодвинул железный прут и снова сунул его в огонь, давая понять, что пытка не закончена и всё зависит от самого Янки, вернее от его слов.

Монах закусил нижнюю губу, поиграл цепочкой золотого креста, обдумывая следующий вопрос.

— Волк мой, но он никогда не нападал на людей, — опередил его узник.

— Вот как? — притворно удивился монах. — Тогда как ты объяснишь, что крестьяне, посланные на поиски пропавших, нашли в логове жившей у тебя твари обглоданные человеческие кости? Молчишь? Ты можешь упираться и дальше, но всё свидетельствует против тебя, чернокнижник. Люди видели, как твой волк рыскал по лесу. Для чего?

— Волк невиновен! — упрямо повторил Янка, стараясь не обращать внимания на боль, раздирающую всё тело.

Монах предостерегающе поднял руку. Палач встрепенулся и потянулся к клещам, собираясь подцепить успевший накалиться прут.

— Сейчас тебе нужно думать не о волке, а о самом себе. Ещё не поздно спасти свою душу, ибо муки физические ничто в сравнении с терзаниями душевными. Покайся!

— Ты не прав, монах. Между душой и телом нет разрыва. Пускай они и в сущности различны, но все же едины, и тело есть выражение души, необходимая составляющая Гармонии, ибо внутреннее и внешнее — суть проявление Единого. Развивая тело, мы развиваем душу…

— Чур меня! — монах несколько раз перекрестился и поцеловал крест. — Не смей говорить так, мерзкое порождение Ехидны! Тело есть грязное обиталище души, и задача человека — вырваться из оков бренной плоти, дабы возвыситься и обрести спасение.

— Спасение — это обман, — печально улыбнулся Янка. — Жалкая химера больного разума, которой прикрываются те, кто подвержен страху. Тобой движет страх, христианин. Страх перед лицом твоего Бога. Задумайся, кто ты для него? Всего лишь раб, безликая тварь. И твоему Богу нет до тебя никакого дела. Что может связывать господина и раба? Только вера последнего в божественность Хозяина. Вы, христиане, считаете себя рабами одного из множества богов, вдруг посчитавшего себя изначальным. А этот Бог не имеет никакого права называться единственным, ибо он только часть целого, одна из граней Истины. Ты молишься на коленях, а я твёрдо стою на ногах, со взглядом, устремлённым в небо, и с руками, простёртыми вверх. Твоя вера лишена разума. Разве ты не понимаешь, что сущность человека не нуждается в посредниках, ибо они лишь извращают Истину, стремятся к духовному господству над людьми в своих корыстных целях?

— Замолчи, язычник! — вскипел монах.

— Твоя вера лжива и субъективна. Вера ради веры. Тот, кто верит только сердцем, никогда не войдёт в чертоги Истины. Эта дорога доступна лишь разуму. Наш мир — вечный порядок, в котором своё место, своё время и своё предназначение имеют и боги, и люди.

— Палач, заткни ему рот! — закричал монах, закрыв уши руками. Детина выхватил из углей металлический прут и с садистской ухмылкой прижал его к телу пленника. Взвился лёгкий дымок, поплыл тошнотворный запах палёной плоти. Захлебнувшись криком, Янка потерял сознание…

Пленник медленно открыл глаза, уплывающим взглядом упёрся в закопчённый потолок. Над Янкой склонились расплывчатые, кажущиеся огромными фигуры — палач, монах и толстяк в расшитом серебряной нитью кафтане. Они о чём-то переговаривались между собой, но нить разговора ускользала, терялась в лабиринте боли.

— Живой? — пробубнил толстяк, внимательно глядя на пленника.

— Живой… чего ему сделается! — голос был незнакомым. Похоже, говорил палач.

— У-у, ироды, едва не замордовали человека! — гневно процедил обладатель серебряного кафтана.

— Какой же это человек? Это колдун! — попытался возразить монах. Заметив, что Янка очнулся, проговорил: — Радуйся, чернокнижник. Князь прощает тебя. Гонец принёс вести — волк загрыз ещё двоих. Так что милостью Господа нашего Иисуса Христа ты свободен.

Смысл сказанного не сразу дошёл до воспалённого разума. Узник попробовал пошевелить пальцами и вдруг понял, что лежит на полу. Без оков. Смертный холод врат Нифльхейма, уже маячивших перед глазами Янки, сменило чувство пьянящей радости — он свободен!

— Напоите его, — приказал толстяк, — перевяжите раны и вообще приведите в божеский вид. А ты, язычник, поведёшь княжеских ратников. Селяне говорят, ты хорошо знаешь лес. Последний раз волка видели на болоте.

Лекарь смазал искалеченное тело пленника дурно пахнувшей мазью. Янке дали воды, переодели в чистую рубаху. Явились дружинники, которые вынесли пленника во двор и аккуратно усадили на телегу.

Солнечный свет ударил по зрачкам, заставив Янку зажмуриться, заслонить лицо ладонью. Хлынули слёзы, но теперь уже бывший пленник не стеснялся их, ибо это были слёзы воли.

Янка плакал, подставляя бледное лицо горячим лучам, наслаждаясь солнцем, с которым успел уже попрощаться. Рядом кто-то кашлянул. Ратник.

Княжеский дружинник назвался десятником Транятой.

— Здрав будь, человече. Ты, что ль, нам в помощь? — после утвердительного кивка Янки воин спросил: — Дорогу знаешь? Поведёшь моих людей. И смотри не балуй — зашибу!

Янка усмехнулся — что может сделать один измученный человек против десятка увешанных оружием воинов?

Ратники копошились вокруг повозки, собираясь в дорогу. Гремело железо, ржали кони, суетилась княжеская челядь. Когда всё было готово, Транята залихватски свистнул, и отряд двинулся в путь.

Ехали долго, не останавливаясь. Десятник гнал воинов, чтобы добраться до болота до наступления темноты.

Янка привалился к жердям повозки, голова безвольно качалась в такт прыгающим по ухабам колесам. Боль отступила, но началась горячка. Бывший пленник то погружался в пучину беспамятства, то выныривал в реальность. Они всё-таки ему поверили. Глупый монах, раздувшийся от самодовольства; полоцкий князь, презревший собственный народ ради злата; крестьяне, не внявшие словам Янки. Но странно, в душе у него не было злости — лишь горькое разочарование в людях. Они так и не поняли, ЧТО противостоит людям. Фенрир, злобное порождение Локи и великанши Ангрбоде, не станет разбирать, кто перед ним — он убьёт всякого, кто выступит против Хаоса. Теперь волк станет расти с каждым днём, набирая силы для решающей битвы.