Наталья Егорова - Инородное тело

Удалились притихшие девятиклассники, убрался, пурпурно горя ушами, пристыженный Потапов. Только сам директор не ушел. Стоит посреди класса, мрачно сверля взглядом многорукие штативы, и представляет, как придется утешать расстроенную Марь Иванну. И малодушно надеется, что надоест химической даме пить директорский чай из щербатой чашки, что докушает она оставшиеся в вазочке с нового года конфеты, да и отправится жаловаться товаркам в учительскую.

Стоит директор, а сам машинально в пальцах черную горошину вертит с егозливой кляксой внутри. И сам не заметил, где подобрал.

Зудит себе потихоньку горошина, звенит крохотным сверлышком, вгрызающимся в плоть мироздания. И будто уже громче жужжит она, и появляются в звуке том неведомые прежде обертоны. Так что даже Игорь Михайлович из дум своих тяжких вынырнул, на горошину глянул недоумевающе, да и к уху ее поднес - прислушаться.

А горошина прыг! и в ухе оказалась.

Как живая все равно.

"Ага, я знал!" - воскликнет догадливый читатель. - "Это артефакт неизвестного происхождения, дарующий власть над миром!"

А мы ему головой укоризненно покачаем - не беги, мол, впереди паровоза - и трагизма в голос подпустим.

Почудилось директору, будто в ухе тепло стало, а потом словно щелкнуло в голове, как пузырь лопнул. И все.

Игорь Михайлович давай пальцем в ухе шуровать, горошину нащупывать. А вроде и нет никакой горошины: вот мочка, а вот раковина, а вот и дырка, где ушной палочкой ковыряться. Узко, вязко, когда же это он уши мыл? а, третьего дня еще. Где-то там барабанная перепонка еще, говорят.

А горошины-то и нет. Видать, далеко закатилась.

Игорь Михайлович паникером не был никогда. Разве что только пауков боялся и скачкообразного повышения цен. Но тут и ему неуютно стало. Потому что это снаружи она - горошина, а в ухе называется инородное тело и привести может к воспалению или прочей какой неприятности. Посему подлежит немедленному извлечению.

А палец в ухо не пролазит.

По счастью, день был зарплатный, значит, школьная медсестра Леночка сидела безвылазно в своем кабинете на застеленной хрустящей простыней кушетке и читала дамский роман "Ревность в серале". Завидев растерянное начальство, немедля книжечку бросила Леночка и в жизнерадостной улыбке расплылась:

– Ой, Игорь Михалыч, чего это с вами?

Больше жестами, чем словами, поведал директор о своей беде:

– Да вот, понимаете... инородное тело... само как-то... в ухе.... вы уж там этого... посмотрите как-нибудь...

Леночка прыснула.

– Ой, ну вы прямо как у моих соседей сынишка. Тот тоже все в уши тянет или в нос, а то жует. Недавно, представляете, две мормышки проглотил, только не проглотил, а все думали, что он проглотил, а он их под холодильником потерял. Я и не знала, кто такие мормышки, они мне говорят, для рыбалки, на удочку вешать, ну я и думала грузило. Оно ж большое такое - грузило, я его в детстве еще видела, ну я и говорю, скорее надо в хирургию. А тут...

Смущенный директор безнадежно мялся на пороге, почти утонув в задорном щебетании медсестры. В ухе слабо позванивало.

Вот заглянула Леночка в директорское ухо, маникюрными коготками за мочку уцепила, холодным чем-то ковырнула, где узко.

Отпрянула и с незнакомым каким-то, подозрительным прищуром уставилась в начальственное лицо.

– Нету там ничего, - заявила с неуместным воинственностью. - Вы, Игорь Михалыч, чего от меня хотели, а?

– Так я же это... горошину... в ухо туда, черненькую такую, - жалко заоправдывался директор, и закончил с надрывом. - Инородное тело!

– Инородное, значит, - вспугнутой гадюкой зашипела Леночка, сузив глазки так, что китайская тушь с ресниц пеплом осела на скулах. - Тело, значит. Вы мне зубы, Игорь Михалыч, не заговаривайте. А ну, говорите, зачем пришли.

Директор с ужасом почувствовал, что краснеет, хотя никакого повода к тому не было.

– Это вы кому другому лапшу на уши вешайте! - наступала Леночка. - Ишь, явился с подозрительным рассказом. Тоже мне, инородное тело!

Повернулся директор неловко, да случайно за сумочку взглядом зацепился, что на столе сиротливо притулилась. А из сумочки той обложка торчит, и будто слово "феминизм" на ней угадывается.

Директора аж в холодный пот бросило: вот так работаешь рядом, а человека и не видишь. Там у нее сераль, а тут феминизм, и весь сказ. Кабы знал заранее, может, и остерегся бы приходить.

Не помнил Игорь Михалыч, как и выбрался. Сидит под горшком с тряпочной пальмой; ухом, которое с горошиной, о плечо трется. Видать, так глубоко закатилась светящаяся мормышка, что и медсестра не разглядела.

И как с ним теперь, с инородным-то телом? Звенит ведь.

Тут физкультурница прибегает: губки бантиком, стрижечка с челочкой, попка в модные штанишки вбита, "adidas" по лампасу.

– Игорь, - говорит, - Михалыч, у меня в спортзале штукатурка с потолка сыплется, вчера на шестом уроке такой кусок обвалился, мало не полметра. Вы как хотите, но потолок надо чинить, а иначе я натурально отказываюсь вести занятия в таких аварийных условиях.

И губки бантиком поджала.

Пришлось спускаться в спортзал - оценивать ущерб. Здание школы и впрямь давно не ремонтировалось, скудные финансы растворялись быстрее, чем мел в соляной кислоте: то пятиклассники выбьют стекло в буфете, то внезапно проелозятся кресла в актовом зале - сразу четыре первых ряда и еще десяток вразнобой. А уж сколько краски уходило на замазывание граффити, щедро покрывавшего наружные стены, страшно даже сказать.

Теперь вот еще и потолок.

Войдя, поднял удрученный взор от выкрашенного веселенькой голубой краской пола, да так и застыл в немом остолбенении. Но не в угол смотрел он, не на трещины в потолке, и не на строительную пыль, покрывающую старенькие, в художественных кракелюрах маты.

Взор его приковала черная труба в ржавых разводах, так нагло разлегшаяся на потолке спортзала, словно пребывала здесь всегда. Труба выходила из коридора с раздевалками, тянулась жирной гусеницей через весь зал и втыкалась прямо в окно, нимало не потревожив мутное стекло в нем.

Хоть убейте, а вчера этой трубы здесь не было.

Игорь Михайлович закрыл рот. Двинулся вдоль стены, не отрывая изумленного взгляда от блестящего черного изгиба.

Труба казалось не просто реальной, она выглядела более настоящей, чем весь остальной спортзал. Словно маты, и раскоряченный "конь", и отполированные множеством ладоней брусья, и шведские стенки - все пририсовано было наскоро к центральному элементу композиции. К трубе.

Директор прикинул расстояние от шведских стенок. Далеко.

Примерился к брусьям. После некоторого колебания, решительно отметя дрожь в коленках как проявление непозволительной слабости, залез на нижнюю перекладину. Встал.