Павел Марушкин - Земля негодяев

— Эпос, говоришь? Гм… Донос в стихах, что ли?

— В точности наоборот! Отличную характеристику с места работы… — укоризненно покачал головой Костя. — Будешь ты культурный герой нашего доблестного отделения!

— Культурный, значит… — сощурил и без того узкие глазки Гаргулов. — Это что ж, выходит — сочинишь ты свой гадский эпос, а я после того уже и дубинкой никому приложить не моги?!

— Культурный герой — это вроде ударника труда, звание такое… Почетное! — сокрушенно вздохнул лейтенант. — А граждан дуплить кто ж тебе запретит! Мы не звери какие, на святое покушаться…

— Образованный ты чересчур, Кролик, вот что я тебе скажу, — хмыкнул Гаргулов. — Шибко умный, одним словом. Не место таким в нашей доблестной милиции…

Да и в этом богом забытом городишке тоже не место — подумалось вдруг Сан Санычу.

— Пр-ральна! — рявкнул Костя. — Та-ак точна! Только упускаешь ты, товарищ капитан, из виду одну дяталь: для таких, как мы, шибко умных, сия дыра и придумана. От начальства подальше, к природе поближе…

Капитан фыркнул, но до ответа не снизошел — наподдал ботинком ворох палой листвы, вдохнул полной грудью прозрачный осенний воздух. Возразить Костику, по правде говоря, было нечего.

— Саныч, знаешь последнюю сплетню? — спросил лейтенант немного погодя.

— Смотря которую считать последней… — задумчиво отозвался Гаргулов.

— Про поезд-призрак.

— Опять, небось, на Гнилой ветке? — хмыкнул капитан.

Гнилой веткой в народе прозывался десятикилометровый отрезок рельсового пути от Мглы до заброшенного рудника. Поезда там не ходили, конечно, — просто железнодорожники иной раз загоняли пустующий состав, если по каким-то причинам ему не находилось места в депо.

— Ага… Ты про аномальные зоны слыхал? Ну, места такие, в которых всяко-разно происходит. Приборы ломаются, блазнится людям разная хрень…

— Типа пивнухи у станции? — прагматичного Гаргулова было не так-то легко сбить с панталыку.

— Да ладно тебе — пивнуха… В общем, думается мне — Гнилая ветка как раз такое место и есть.

— Вон оно что… А может, не только она? Может, вся Мгла, это самое? — вкрадчиво предположил Гаргулов. — Городишко-то, кот нассал; а у нас каждую ночь в «обезьяннике» — пара-тройка мутантов, которым что-нибудь да мерещится. И цветмет, с-суки, тырят, где могут, так что приборам там всяким хана полная… Ну точно, сходится… Я-то гадаю: с чего бы оно? А оказывается — аномальная зона! Спасибо, Кость, просветил…

— Тебе лишь бы хохмить!

— Ну, а чего ты хотел? — вздохнул капитан. — Кому у тебя там этот призрачный поезд пригрезился?

— Видел его Леня Донских, знаешь его?

— Не слыхал…

— Дельный мужик, кстати, побольше бы таких. Охотник, таежник… Предупреждая твой вопрос, Саныч — нет, к зелию пристрастия не имеет. Не тот человек. Вообще, Леня не шибко разговорчивый… Короче. Видел он паровоз с вагонами, старинный. Видел ясно, перепутать, говорит, ничего не мог. А ветка эта — место и впрямь такое… Непростое. И нехорошее. Ты-то нездешний, а я вот про рудник с детства всяких страшилок наслушался. Народу в тех краях полегло изрядно…

— Нетипичный ты мент, Кролик! — покачал головой Гаргулов. — Ну, это ладно; можешь разведать, какие там паровозы бегают, даю тебе добро… Во внерабочее время, понятно. А покуда у нас что на очереди, э?

— Дурко… — вздохнул Костя.

— Дурко! — подтвердил капитан.

Многочисленное и безмерно скандальное семейство Дурко давно уже стояло у райцентровской милиции костью в горле. Половина мужского состава этого малопочтенного рода отбывала заслуженные отпуска в местах не столь отдаленных, один к тому же числился в бегах. Остальные периодически становились клиентами местного «обезьянника» — не столько из-за пристрастия к спиртному, сколь вследствие буйного и совершенно непредсказуемого нрава. Родоначальником сей славной династии был ирландец — настоящий ирландец, по паспорту! — невесть какими злыми ветрами занесенный в сибирскую глухомань, да и осевший здесь. Звали эту диковину Саймон Илдерберри; в супруги же сын зеленого Эрина взял крепкую, как отечественная табуретка, Авдотью Дурко — дочь расконвоированного зэка и местной самогонщицы, прельстившуюся чужеземной экзотикой. Саймон, впрочем, не оправдал ее ожиданий. Наследственный ирландский алкоголизм на благодатной российской почве расцвел пышным цветом — как водится, со всеми традиционными последствиями. Ссоры нелепой семейки превратились для бедного развлечениями городка в настоящее шоу, да такое, что ближайшие соседи уже делали ставки — кто из любящих супругов грохнет свою половину. Но тут Саймон пропал: ушел по осени в тайгу, прихватив ружьишко, да и с концами. Случись такое при иных обстоятельствах, долго пришлось бы объяснять вдове исчезновение мужа недоверчивой местной милиции… Однако, на счастье Авдотьи, свидетелей Саймонового отбытия было множество — да и шум по поводу исчезновения кормильца Дурко подняла такой, что местные мужики, вооружившись кто чем, отправились прочесывать окрестные буреломы… Все без толку. По прошествии месяца никто уже не сомневался, что несчастного Илдерберри приняла в свое лоно тайга-матушка: то ли болото его, любезного, засосало, то ли провалился в одну из старых шахт полубыковского рудника, то ли мишка заохотил да разобрал по косточкам, медведятам малым на радость.

Авдотья своего бывшего добрым словом не поминала — да и можно ли ее в том винить, оставшуюся единственной кормилицей пятерых голодных ртов. Надо сказать, имена отпрыскам придумывал отец, причем не как-нибудь, а на свой иноземный манер. Фамилию Авдотья детям поменяла на собственную, а вот имена остались — не переучивать же, в самом деле, всех пятерых; тут и самой запутаться недолго. Таким образом, перед изумленной паспортисткой Мглы периодически возникали наглые прыщавые физиономии Гарри Дурко, Сэмюэля Дурко, Нормана Дурко, Маргарет Дурко — и, разумеется, Джо Дурко, которого, с легкой руки военкома, иначе как Неуловимый Джо в райцентре уже не называли. Собственно, по поводу последнего и направлялись сейчас капитан Гаргулов с Костей к «родовому гнезду» главных местных смутьянов.

Как известно всему прогрессивному человечеству, русские много пьют вследствие суровости своего климата. Соответственно, любой климат, в котором оказывается пьющий русский, по умолчанию считается суровым, причем суровость его прямо пропорциональна количеству употребленного внутрь алкоголя. Следуя этому правилу, над крышей покосившегося, вконец обветшалого дома на окраине Мглы должен был периодически разражаться средних размеров ураган. Халупа Дурко не оставляла иллюзий относительно своих обитателей — воистину, это была самая запущенная постройка в радиусе нескольких километров. Внешняя неказистость, впрочем, компенсировалась бурной жизнью внутри. Из распахнутой форточки расползался по улице мощный дух подгоревших котлет вперемешку с акустическими колебаниями.