Алана Инош - Под маской Джокера

Глава 2

Зубастое чудовище по имени «развод» откусило половину семейной жизни Нелли, когда Леське исполнился годик. Впрочем, этот зверь оказался санитаром: «любовная лодка» и так трещала по швам, раскачиваемая Вадимом. Сперва Нелли была склонна винить себя: заботы о малышке отнимали всё её время, и муж оказался обделённым. Помогать Нелли с дочкой он не горел желанием, а недостаток женского внимания стал искать на стороне… и таки нашёл. И Нелли не стала его удерживать.

Мать убеждала: «Погуляет и вернётся». Нелли стискивала зубы и ожесточённо молчала.

– Не руби сплеча, ребёнку нужен отец, – осенней мухой жужжал голос матери, а Нелли, уставившись в одну точку, слушала в своём сердце жёсткого, непреклонного невидимого обвинителя: «Вот что бывает с теми, кто идёт против себя самого».

А под рубиново тлеющим, как остывающая лава, слоем этой боли горело странное, почти мазохистское удовлетворение: «Я знала, что так будет. Что и требовалось доказать».

Мать уговаривала сохранить семью, подсовывала статьи на тему «почему мужчина не готов стать папой и как с этим бороться», всё твердя:

– Ты почитай, умные же люди пишут!

Нелли отложила эти статьи, не осилив и абзаца тошнотворных рассуждений умных, многоопытных женщин, безусловно, съевших собаку на теме семейных отношений.

– Мама… Я честно пыталась сделать так, чтобы у меня всё было «как у всех», – с горьким спокойствием подытожила она, захлопнув журнал. – И вот что из этого вышло. Это всё равно что переучивать левшу. Левшой он быть не перестанет, только почерк правой рукой будет корявый.

– Опять ты за своё, – морщилась мать. – К чему тебе этот геморрой вместо жизни? Ну как ты себе это представляешь? На Западе с его толерастией всё может быть, но только не у нас! У нас этот номер не пройдёт. Уголовную статью отменили, да, но жить нормально тебе не дадут. Даже не думай об этом.

– Я взрослый человек, – тихо проронила Нелли. – Позволь мне самой решать, о чём думать. Ты боишься, «что станет говорить княгиня Марья Алексевна», а мне… ты знаешь, мне уже всё равно. И то, что ты зовёшь «геморроем» – моя суть. Моя душа. Знаешь, я устала отрицать саму себя, ненавидеть саму себя. Всё, что мне остаётся – это принять себя.

– Доченька, ну ты же у нас такая умница, такая красавица, – молитвенно заламывая руки, простонала мать. – На тебя на улице все мужики оборачиваются, когда ты идёшь мимо! Да любой будет счастлив, если ты обратишь на него благосклонный взгляд!

– Я не хочу, чтобы они оборачивались. Не нужны они мне, мама. Не-нуж-ны, понимаешь?! – глядя в пустоту и зацикленно покачиваясь, отчеканила Нелли. Проплыла отчуждённая мысль: «Наверно, со стороны я выгляжу сейчас, как дебилка или как больная аутизмом». – Я сыта по горло притворством.

Отшвырнув все журналы, Нелли хлопнула дверью ванной и включила воду. Журчание струйки, разбивавшейся о холодную белизну ванны, успокаивало.

Отец неожиданно поддержал решение Нелли подать на развод:

– Пока мы с матерью живы, Леська не пропадёт. А там, может, и найдёшь хорошего человека, который и тебя не обидит, и девчонку полюбит, как родную. Порядочного найдёшь, а не такого, как этот козлина… Ты только верь. Квартира – не совместно нажитая, а твоя, от бабки тебе досталась ещё до свадьбы, так что отсудить у тебя он её не сможет.

Не знал отец, что мужа Нелли и не любила по-настоящему. Не пело сердце, не раскрывались за спиной невидимые крылья… Пытаясь пожарче раздуть едва тлеющие угольки симпатии к Вадиму, она не ожидала от самой себя, что сможет зайти с ним так далеко, но только дойдя в отрицании собственной природы до предела, она поняла: хватит. Это было всё равно что смотреть на чёрный квадрат и твердить: «Он белый, белый, белый… Белый, мать его!» В какой-то момент забитое, задавленное, искорёженное, как мученик на дыбе, восприятие увидит воображаемую картинку с белым квадратом, но прозрение будет горьким.

Она почти убедила себя, что гетеросексуальна.

Жить «нормально», как жила мама, бабушка, прабабушка – спокойнее. Но душа при этом мёртвом покое – словно перегоревшая лампочка. Сердце – птица с подрезанными крыльями.

Нелли не собиралась сидеть у родителей на шее – вышла из декрета досрочно и вернулась на родную кафедру английского языка в своей альма матер, куда её приняли на работу сразу после окончания учёбы как одну из самых талантливых выпускниц и многообещающих молодых специалистов. Кого попало, конечно, на кафедре не оставляли, и вопрос этот был практически решён у Нелли с её научным руководителем ещё до защиты диплома. Пока она работала, Леська оставалась с бабушкой, а в три года пошла в детский сад, и Нелли задумалась о том, что на одну зарплату преподавателя им с дочкой не прожить, а потому стала подыскивать источник дополнительного дохода: «Хочешь жить – умей вертеться». Удалённая работа переводчиком съедала приличную часть свободного времени, зато денег стало хватать не только на хлеб с маслом. Старшие коллеги намекали, впрочем, что рано или поздно встанет вопрос об аспирантуре; словосочетание «доцент кафедры, кандидат филологических наук Нелли Вячеславовна Ратникова», конечно, грело душу, но, что называется, «потянет» ли она сейчас аспирантуру – с малышкой-то на руках? «Вот Леська подрастёт, пойдёт в школу – можно будет и о профессиональном росте подумать», – решила Нелли.

Проведя свои пары и вернувшись домой, она вынимала шпильки из тяжёлого узла волос, и они солнечными волнами струились ей до самого пояса, превращая её из Нелли Вячеславовны в просто маму. Мама готовила обед, работала за компьютером до полседьмого вечера, а потом бежала в садик – благо, он был в пятнадцати минутах ходьбы от дома. С семи до десяти вечера мама безраздельно принадлежала дочке, а в десять, когда Леська уже видела сны, она возвращалась к компьютеру и продолжала тихонько постукивать по клавиатуре… Работа завершалась глубоко за полночь: пятичасовой сон давно стал для мамы-труженицы нормой. А потом – будильник-палач, холодный душ, кофе натощак, Леську – в садик, а сама с зябким головокружением от недосыпа – в родной «универ». Голод просыпался только к большой перемене после второй пары, и тогда Нелли Вячеславовна пила чай на кафедре вместе с другими преподавателями.

Вадим уехал из города и не платил алименты. Родители негодовали, а Нелли… просто пожелала ему счастья с другой женщиной – той, которая действительно его полюбит. Она не хотела требовать у него ничего – ни одной копейки. Напротив, она считала, что сама ему должна за ту обойдённую молчанием и глубоко задавленную неискренность, которую он не мог не чувствовать, пусть и бессознательно. А на детский вопрос «где мой папа?» Нелли ответила честно: