Томас Барнс - Око Владыки

Этот торговец тоже не представлял себе, для чего нужен был диск с символом «крест и глаз», но его красноречия, наверняка, должно было хватить на то, чтобы выгодно продать странный предмет.

Вместительные тюки, вздымавшиеся сейчас на спинах буйволиц, были заполнены не только старинным оружием и посудой. Там лежали и несколько мотков древнего оптико-волоконного кабеля, содранного со стен и потолков военной базы.

Прочные провода выглядели точно так же, как и несколько тысячелетий назад, и очень ценились на рынках Нианы.

Хотя продажа кабеля и сулила недурную прибыль, их удалось захватить немного, — слишком тяжелый оказался груз.

Кийт рассчитывал быстро продать свои находки, немного отдохнуть в Ниане и снова вернуться к военной базе. Там оставалось еще много добычи, и в будущем можно было по-настоящему хорошо заработать.

Поиски древних объектов, притаившихся в непроходимых лесных дебрях или в выжженных солнцем пустынях, были главной целью для отважных смельчаков вроде Кийта и людей из его отряда.

Таких, как они, на бескрайних просторах от побережья Лантического океана до северных уголков Канды обычно называли сёрчерами — искателями сокровищ.

Теперь, после многих успешных походов, Кийт считал, что настоящим сёрчером нужно родиться, хотя в детстве он очень удивился бы, узнав, что превратится в профессионального путешественника.

Когда-то, давным-давно, он готовил себя к жизни служителя Кандианской Универсальной Церкви и учился в Республике Метс, в одной из лучших школ Северного Аббатства.

Его наставник, Пер Лелио, возлагал на своего любимца большие надежды и считал, что со временем тот должен стать настоящим священником. Но судьба сделала неожиданный шаг, и однажды молодой ученик самовольно покинул школу, ошеломив всех стремительным отъездом.

Он выбрал путь вечного бродяги, вечного искателя прошлого и любил свой путь, жалея только об одном — о разрыве с мудрым наставником. Каждый раз воспоминание о покойном священнике неизменно стирало с его лица улыбку, отзываясь в сердце невыносимой, мучительно саднящей болью.

Это было единственное в жизни, из-за чего совесть по-настоящему мучила его.

Трудно было смириться с мыслью, что все служители и ученики Аббатства считали именно его виновником смерти седовласого Лелио…

Однажды встретив на лесной тропе своего старинного товарища по имени Ровер, Кийт радостно улыбнулся и приветственно вскинул руки. Что ни говори, приятно среди непроходимых дебрей случайно увидеть человека, с которым когда-то был близок, с которым провел вместе немало времени на тренировках и веселых пирушках.

Но дружеский импульс тотчас разбился о невидимый ледяной щит, который Ровер выставил перед собой. Он демонстративно игнорировал приветствие и с холодной злобой сообщил, что преподобный Лелио погиб, отправившись на поиски своего любимого блудного сына.

Услышав это, Кийт в ошеломлении застыл, словно прирос ступнями к земле. А Ровер отправился своей дорогой, презрительно бросив на прощание:

— Ты так и не стал соколом, как хотел Аббат. Ты превратился в ободранного стервятника!

— Почему ты так говоришь?

— Потому что ты не создаешь ничего нового. Ты ползаешь по древним развалинам и поэтому превратился в стервятника, пробавляющегося вздутой падалью!

— Я не стервятник, а Соколенок, — прошептал тогда Кийт, с трудом двигая омертвевшими губами.

Соколенок…

В этом слове вмещалось очень многое. Так называл Кийта во время учебы только Аббат, и больше никто. Это имя было символом того сказочного мира, который он всегда мечтал построить, но, видимо, сам и разрушил.

«Держись, Соколенок, держись!» — в трудные минуты всегда ободрял его священник.

Когда фигура Ровера скрылась за поворотом лесной тропы, Кийт взвыл, как раненный зверь. Его друзья стояли в отдалении и угрюмо молчали. Они старались не смотреть, как предводитель отряда, закрыв ладонями лицо, безуспешно пытается скрыть свои рыдания.

Это было в первый и последний раз. Кийт не переносил, когда плачут мужчины. Он редко плакал даже в детстве. Все метсы считали, что слезы губительно действуют на силу воинов и чувство собственного достоинства. Кийт был с этим совершенно согласен. Однако, узнав о гибели священника, он почувствовал себя маленьким мальчиком и наивно захотел повернуть время вспять.

Все было тщетно. Прошлое нельзя было вернуть.

Лишь подарок Аббата, небольшой серебристый медальон, висевший на груди Кийта, оставался крохотным звеном, связывавшим его с прежней жизнью.

Ментальный рефлектор помогал пользоваться скрытыми возможностями собственного организма. Зеркальный овал при умелом использовании собирал в единый пучок три совершенно различных потока — мыслительные колебания мозга, пульсацию сердца и силу нервного напряжения, гнездящегося в солнечном сплетении. Кроме этого, действие медальона лежало в основе управления каналами телепатической связи и разными формами ментальной вибрации, излучающейся при мысленных контактах.

…Возвращаясь из похода, Кийт, как это часто случалось, с грустью подумал о своем покойном учителе.

Сколько интересного он мог бы рассказать священнику теперь, после пятнадцати лет странствий! Сколько впечатлений, заполнявших многочисленные ячейки его памяти, почерпнуты им из реальной жизни!

Почти все его соученики из школы Аббатства познавали мир по книгам и зачастую жили в иллюзорном, искусственном мире. Многие из этих чахлых умников, взращенных на питательной пыли библиотек, может быть, и заняли свои места на иерархической лестнице Аббатств, но что они видели в своей жизни?

Многие люди, с которыми он сталкивался, даже находясь в лесу, смотрели вокруг, но не видели ничего. Дебри сливались для них в некое однообразное месиво, в случайное соседство растущих там деревьев и кустов.

Кийт воспринимал лес по-другому. Для него каждый уголок и каждый уровень был неповторим, являясь местом, где словно встречаются и контактируют друг с другом растения, наделенные необычным и своеобразным сознанием.

Сейчас, как и обычно, его глаза внимательно ощупывали беспорядочные сполохи растительности, окружавшие отряд.

Взгляд скользил по желто-зеленым зубчатым листьям древесного папоротника и переходил на лиловые цветы, распустившиеся на бесчисленных кустах агавы, растущих вдоль тропы. Цветов было так много, что они напоминали сплошную кипящую пену, облепившую ветви.

Толстые стволы пальм, платанов и сосен, опутанные хитросплетениями лиан, покрывал слой влажного желтого мха. Кийт смотрел на пористые узоры и видел не только причудливые фигуры, которые образовывали пятна мха. Он мог проникнуть мысленным лучом во внутреннюю жизнь любого дерева и считать необходимую для себя информацию.