Кэтрин Куртц - Ложа рыси

Мастер медленно, обеими руками снял торк и осторожно положил его на стопку пергаментов. Потом опустил руки на колени и почтительно склонил голову, отдавая дань признательности Силе, что вложила в его руки молнию. Двенадцать служителей склонились вместе с ним, когда они коснулись лбами пола, их тени смешались. Мрачная, торжественная тишина царила в комнате, когда служители выпрямились и склонились снова — на этот раз перед Мастером. Сухо улыбнувшись, старик небрежным кивком ответил на поклоны своих клевретов, потом отпустил их. Оставшись в одиночестве, он устало прилег на подушки, размышляя о том, что предстоит еще сделать.

Глава 1

Стояло чудесное ноябрьское утро. Трензеля серебристо, как колокольчики, позванивали в морозном воздухе. Два всадника поднимались на гребень лесистого холма, возвышающегося над Стратмурн-хаусом. Чистокровный серый, принадлежащий сэру Адаму Синклеру, навострил уши и тихо фыркнул. Он явно почуял запах конюшни и попытался перейти на рысь, но всадник с ласковой твердостью осадил его.

— Спокойно, Халид. Шагом.

Смиренный поводьями мерин перешел на степенный шаг, словно между ним и всадником и не возникало разногласий. Второй всадник, светловолосый молодой человек в золотых очках, заметил с улыбкой:

— Сразу видно настоящего мастера! — и добавил: — Этот серый — чудесное животное, Адам, вы должны позволить мне запечатлеть вас обоих на холсте… Что-нибудь вроде того этюда в гостиной, где изображен ваш отец на своем гунтере. — Он окинул старшего товарища оценивающим взглядом. — Ну как? Хотите конный портрет к Рождеству?

Адам улыбнулся.

— Думаете, ваша рука уже готова к работе? Если да, то о лучшем подарке я и не мечтаю!

Перегрин Ловэт бросил поводья гнедой кобылы и несколько раз демонстративно сжал и разжал пальцы правой руки.

— О, на этот счет не беспокойтесь, — сказал он. — Рука практически как новенькая, и все благодаря вашему строгому надзору за ходом заживления. В сущности, я вернулся к мольберту уже почти неделю назад, и рука разве что изредка побаливает.

— Тем не менее я бы на вашем месте не переутомлялся, — предостерег его Адам. — Рана была очень скверная и могла раз и навсегда положить конец вашей карьере художника. Мне бы очень не хотелось, чтобы нетерпение толкало вас на излишний риск.

Перегрин подобрал поводья, внезапно остро ощутив под перчаткой защитную повязку, которую продолжал носить, когда занимался чем-то связанным с напряжением или грязью. Обстоятельства ранения все еще вызывали у него дрожь. Раны от шпаги не часты в наше время. Но именно воспоминания побудили его взяться за работу, как только сняли швы и он почувствовал, что в состоянии держать кисть.

Перегрин задумчиво покусал губу, пытаясь подобрать слова.

— Это не нетерпение, — сказал он Адаму. — Боюсь, я немного поторопился, но… мне показалось, что медлить нельзя. Ведь наброски, которые я сделал, всего лишь попытка запечатлеть то, что произошло тогда у Лох-Несса.

Адам исподлобья остро взглянул на него.

Они встретились чуть больше месяца назад, и это короткое светское знакомство, начавшееся с профессионального интереса Синклера, переросло в сотрудничество, настолько же желанное для обоих, насколько оно было неожиданным. Молодой художник, возможно, многого еще не понимал, но учился с каждым днем… и явно увлеченнее, чем ожидал от него Адам.

— Я еще не приступал к автопортрету, который вы советовали мне написать, — сказал Перегрин, догадавшись, о чем думает наставник. — Сейчас важнее зарисовать все, что я могу вспомнить о той ночи на берегу Лох-Несса. Тем более что воспоминания о ней каким-то образом связаны с ранением. Сразу после того, что случилось, картинки, возникавшие в моем воображении, были исключительно четкими, различимыми до мельчайших подробностей. Но с тех пор, как рука начала заживать, образы потускнели. Я все еще вижу их, однако теперь это требует гораздо больше усилий.

Теперь Адам смотрел на него во все глаза.

— Интересное предположение, — сказал он. — Почему вы уверены, что дело в вашей ране?

Перегрин поморщился.

— Ну, вы, наверное, смогли бы добраться до воспоминаний, используя гипноз или что-то в этом роде, я же способен добиться этого лишь в случае, если сосредоточу внимание на ране. А поскольку она заживает, я подумал, что мне лучше бы поторопиться с рисованием, пока воспоминания окончательно не стерлись.

В темных глазах Адама зажглась искорка.

— Вы учитесь быстрее, чем я ожидал. Мне бы хотелось поглядеть на ваши работы.

— Почему-то я так и думал, — промолвил Перегрин с легкой усмешкой, которая всего месяц назад была бы невозможна на его губах. — Сегодня я привез их с собой.

Звон стальных подков по булыжникам конюшенного двора привлек внимание Джона, отставного солдата кавалерии Ее Величества, ухаживавшего за лошадьми сэра Адама. Ухмыляясь, он вскинул руку, словно бы отдавая честь, и поспешил принять поводья у спешившихся.

— Надеюсь, прогулка удалась, сэр?

— Да, великолепно, — не сразу ответил Адам, занятый упряжью Халида. — Мы пустили коней легким галопом на верхнем лугу, а мистер Ловэт даже выполнил несколько несложных прыжков, и надо сказать, успешно. Если так пойдет и дальше, к Рождеству он вполне окрепнет для участия в охоте.

Перегрин закатил глаза в комическом ужасе.

— Боюсь, в этом случае слово «успешно» не совсем точное, но я и в самом деле ухитрился не свалиться!

Лошадей увели в денники, а наездники прошли к дому. Перегрин ненадолго отлучился, чтобы взять папку с заднего сиденья зеленого «моррис-майнор-тревеллера». Когда он вернулся в прихожую и повесил свой шлем рядом со шлемом Адама, тот уже сменил ездовые сапоги на бархатные тапочки, украшенные геральдическим фениксом с герба Синклеров, и вытирал руки.

— Я отнесу это в утреннюю гостиную. — Адам забрал у Перегрина папку. — Хэмфри оставил вам вторую пару тапочек. Если мы наследим на полу, мисс Г. долго не будет разговаривать с нами.

Ухмыляясь, Перегрин снял ездовые перчатки и при помощи особого крючка грязные сапоги, потом сунул ноги в тапочки. Заглянув в умывальню, чтобы сполоснуть лицо и руки, он последовал за хозяином, пройдя по служебному коридору в обитую золотистым дамастом утреннюю гостиную.

Хэмфри, дворецкий, служивший Адаму больше двадцати лет, накрыл завтрак в залитом солнцем эркере. Как всегда, стол украшали накрахмаленная скатерть из ирландского льна, китайский фарфор, хрусталь и антикварное серебро. Адам пил апельсиновый сок из бокала уотерфордского стекла, просматривая заголовки на первой полосе утренней газеты. Хэмфри разливал чай. Когда вошел Перегрин, Адам отсалютовал молодому человеку бокалом, а дворецкий немедленно наклонил свой серебряный чайник над чашкой гостя.