Дэниэл Абрахам - Тень среди лета

Ота тоже слушал эти сплетни – мечты слабых и робких, – но не верил ни одной. Он понимал: если уцепится за такую мысль, она сломит его навсегда. Мучаясь в этой школе, надеясь лишь на то, чтобы уцелеть, только так он мог сохранить свою душу. «Дотерпеть бы до конца, – думал двенадцатилетний Ота, – а там нас выпустят обратно в мир». Шел третий год его обучения – как раз середина срока. Сегодня надо пережить очередную беду. Так было вчера, так будет завтра. Заглядывать слишком далеко в прошлое и в будущее – себе дороже. Только в самых смелых мечтах Ота представлял, как изучает тайны андатов, а это случалось так редко, что впору сказать «никогда».

Риит-кво, то и дело поглядывая на учителя в конце лектория, принялся декламировать подопечным притчу о Близнецах-Драконах Хаоса. Ота знал эту историю, а потому мало-помалу отвлекся. За узким стрельчатым окном на ветке сидела ворона. Этот вид напоминал Оте о чем-то смутно знакомом.

– Кто из богов усмиряет духов воды? – резко спросил Риит-кво. Ота собрался и выпрямил спину. Риит-кво указал на плотного паренька в задних рядах.

– Оладак-странник! – ответил тот, принимая позу благодарности учителю.

– А почему духов, которые не пожелали сражаться ни на стороне богов, ни против них, ввергли в последний круг ада, глубже, чем приспешников Хаоса? – Риит-кво указал на другого ученика.

– Потому, что надо было сражаться за богов! – выкрикнул мальчик.

Ответ неверный. Потому, что они были трусами, подумал Ота, зная, что прав. Лакированная розга Тахи со свистом хлестнула ученика по плечу. Риит-кво осклабился и продолжил рассказ.

После урока они еще немного поработали, но уже без надзора Тахи-кво. Потом был ужин, и еще один день подошел к концу. Ота был рад наконец забраться на жесткую койку и накрыться тонким одеялом по самую шею. Зимой многие ученики спали в одежде, чтобы было теплее, Ота тоже. Впрочем, он любил зиму больше других времен года. Когда снаружи теплело, он порой просыпался и не мог вспомнить, куда попал, надеялся увидеть стены отчего дома, и, может быть, улыбку матери, услышать голоса братьев – Биитры, Даната и Кайина. Эти наплывы воспоминаний были невыносимей розги Тахи-кво. Ота усилиями воли старался стереть образы семьи из памяти. Дома его не любили и не ждали. Он понимал, что слишком частое осознание этой горькой правды убьет его.

В полудреме он вспоминал последний урок, где резкий голос Риита повторял притчу о духах, которые отказались сражаться. О трусах, приговоренных к изгнанию в самый глубокий и ледяной ад.

Вопрос всплыл неожиданно. Ота распахнул глаза и резко сел. Остальные мальчики спали. Кто-то неподалеку плакал во сне – привычный звук. В памяти звучали слова урока о трусливых духах.

«Что же их там держит? – спрашивал тихий внутренний голос. – Почему они остаются в аду?»

Ота несколько часов пролежал без сна, ломая над этим голову.

Покои учителей выходили в общую гостиную. Вдоль стен громоздились стеллажи книг и свитков. В каменном очаге тлели угли, приготовленные достойнейшими из «черных одежд» Милы-кво. Из широкого окна с двойным стеклом, не пропускающим ни холод, ни летний зной, открывался вид на дорогу, что вела на юг, к главному тракту.

Тахи грел ноги у очага и вглядывался в заснеженную равнину за окном. За спиной у него открылась дверь, и вошел Мила.

– Я ждал тебя раньше, – произнес Тахи.

Мила ненадолго принял позу извинения.

– Аннат Рёта снова жаловался, что кухонная труба чадит.

Тахи фыркнул.

– Сядь. У огня теплее.

– На то он и огонь, – иронично согласился Мила и сел. Тахи ответил вымученной улыбкой.

– Что он сказал о твоем классе? – спросил Тахи.

– Почти то же, что в прошлом году. «Они заглянули по ту сторону пелены и ведут младших братьев к знанию», – отозвался Мила, сложив руки в позе легкой насмешки. – Все, что они умеют – издеваться над слабыми. Любой мало-мальски полезный андат сожрет их, не моргнув глазом.

– Жаль.

– Можно подумать, кого-то это удивило. А как твои?

Тахи пожевал губу и наклонился вперед, ощущая на себе взгляд Милы.

– Ота Мати опозорился, – произнес он. – Но наказание выдержал достойно. Дай-кво думает, из него выйдет толк.

Мила шевельнулся. Когда Тахи поднял голову, тот уже сидел в вопросительной позе. Тахи подумал над немым вопросом и кивнул.

– Были и другие знаки, – сказал он. – Пожалуй, стоит к нему присмотреться. Только не хочется тебе его отдавать.

– Ты его полюбил.

Тахи изобразил согласие с оттенком признания собственного поражения.

– Может, я и жесток, дружище, – протянул он, явно повторяя не раз сказанное, – но не бессердечен, как некоторые.

Светловолосый учитель расхохотался, и Тахи невольно последовал его примеру. Потом они на время умолкли, думая каждый о своем. Мила встал и сбросил с плеч толстую шерстяную накидку. Под накидкой оказались те же строгие шелка, в которых он вчера встречал дая-кво. Тахи налил себе и Миле рисового вина.

– Приятно было увидеть его снова, – сказал Мила чуть погодя. В его голосе звучала печаль. Тахи принял позу согласия и пригубил вино.

– И все же он так постарел…

Немудреный план побега не требовал сложных приготовлений, однако Ота «дозревал» почти три недели – с того мига, как понял смысл притчи о духах, до решающей ночи. Вечером он дождался, пока все уснут, вылез из-под тонкого одеяла, напялил все свои чулки и накидки, собрал скудный скарб и в последний раз вышел из общей спальни.

Каменные коридоры не были освещены, но Ота хорошо изучил дорогу и не заблудился бы даже в темноте. Сначала он отправился на кухню. Кладовая была не заперта – никто не хотел попасться на воровстве и заслужить порку. Ота сгреб в котомку две пригоршни черствых булочек и сушеных фруктов. Водой запасаться не стал: землю за воротами еще покрывал снег, а Тахи-кво научил их оттаивать воду на ходу теплом своего тела, не замерзая.

Когда Ота подготовился, путь привел его к главному залу. Лунный свет из высоких окон обозначил призрачно-серый широкий проход, где каждое утро в течение трех лет он и его класс замирали в позе подчинения. На дверях, как обычно, лежал засов, и, хотя Оте хватило бы сил его сдвинуть, звук мог кого-нибудь разбудить. Поэтому он взял из чулана за дверями пару широких сетчатых снегоступов и направился по лестнице в лекторий, где узкие окна выходили наружу, в мир, скованный зимой. Ота уже видел пар собственного дыхания.

Он выбросил снегоступы и котомку в сугроб, протиснулся в окно и стал спускаться с карниза, пока не повис на пальцах. Падать было невысоко.

Ота отряхнул снег с чулок, привязал снегоступы к ногам толстыми кожаными шнурками, подобрал пухлую котомку и зашагал прочь, на юг, к большому тракту.