Наталья Якобсон - Шанс для чародея

Надо действовать быстрее, пока ворон не улетел. Винсент схватил лист бумаги, перо, от волнения чуть не посадил кляксу. Как же начать свою исповедь, в какие слова облечь правду, которую он до сего момента так тщательно скрывал. Не все ли это равно теперь, когда он знает, что обречен. Быстрым летящим почерком Винсент записал:

Эдвин...Я не хотел нападать на тебя под маской разбойника, тогда в темном переулке, под куполом забытого города. Таков был приговор судьбы, ты должен был умереть, но, увы, остался жив. Проклятый и прекрасный, ты всегда был для меня идеалом и я раскаиваюсь в том, что причинил тебе зло. Не совсем искренне...но раскаиваюсь. Для меня такой подход к делу уже достижение, ведь раньше я ни у кого не просил прощения и сейчас не прошу. Просто, знай, тот, кто однажды причиняет кому-то зло, сам потом бывает наказан вдвойне...

Все не то! Винсент с досадой скомкал бумагу и бросил на пол. Он так и не научился писать письма, не мог выразить в словах всего того, что чувствовал. Вот Эдвин тот всегда был умен и красноречив. Только с помощью своего ораторского дара смог отразить нападение разъяренных инквизиторов. Винсент сожалел, что не обладает ни талантами своего кумира, ни его лучезарной, божественной красотой, ни его тайной силой. Конечно, Винсент и сам был похож на красивого, бледнолицего эльфа, но если б взаправду был эльфом, то не сидел бы сейчас в заточении. Будь он более прилежным учеником и сейчас смог бы пройти сквозь эти стены, как если б их не было вообще.

Смотря на плотную кладку серых камней, Винсент задумался. На чистом листе бумаги, сильно нажимая на перо, он вывел свое полное имя, просто для того, чтобы знать, что он кто-то, а не бесплотный дух.

Винсент де Онори, виконт

По-настоящему этот титул ему никогда не принадлежал, хотя должен был перейти к нему по наследству, но измена и опала изменили почтение перед именем виконтов на суеверный страх. Винсент никогда ни во что не верил, но сейчас почему-то решил облегчить совесть, перо скрипнуло под его пальцами, а потом плавно заскользило по странице. Времени осталось немного, всего за какие-то часы он должен был начать и закончить историю своей жизни, а после спрятать рукопись. Аллегра обязательно найдет ее и отомстит. Винсент смахнул с бледного лба капельки холодного пота, от воспоминания о прошлом ему стало страшно и плохо, превозмогая слабость и дрожь, он начал писать.

ЗНАМЕНИЕ

Я непроизвольно поднял руку, чтобы осенить себя крестным знамением. Труп висельника, болтавшийся на суку, не только вызвал дрожь, но и всколыхнул в душе неприятные воспоминания. Набравшись смелости, я поднял голову, чтобы посмотреть на посеревшие лицо, на бечевку, петлей обвившую шею и ободравшую грязную пораненную кожу. Вороны давно выклевали повешенному глаза, отодрали клочки плоти и одежды, но обрывки алой накидки с капюшоном все еще колыхались на ветру.

Я не хочу, чтобы то же самое произошло с моим отцом, твердил я про себя, не хочу, не хочу, не хочу. Но ведь ты хочешь, чтобы его опасное предприятие увенчалось успехом, ты мечтаешь о славе, а значит ты такой же преступник, как и твой отец, услужливо напоминала совесть.

Конь подо мной испуганно заржал и я крепче сжал поводья. Породистые скакуны из отцовской конюшни часто оказывались норовистыми, и я ломал голову над тем, почему конь до сих пор не вздыбился и не понес, а только испуганно рыл землю копытами. Возможно, он боялся проскакать мимо трупа, болтавшегося в петле. Замерзшая, покрытая тонкой корочкой льда почва под ногами тоже не располагала к быстрому бегу. Я хотел оторвать взгляд от уродливой маски смерти, от порванных скул и проступающих из-под гниющей плоти костей, но не мог. Обрывок накидки пламенел и трепыхался на ветру, как магическое знамя. Мне он казался чем-то колдовским, вещью, которая оберегает труп от окончательного распада. Голые ветви дуба с повешенным тоже сильно отличались от прочих лесных деревьев, покрытых пушистой шапкой снега. Интересно, почему, если весь лес в снегу это дерево напоминает о давно прошедшей осени. Ворона, пикировавшая вниз и вцепившаяся клювом в плечо покойника, быстро вернула мне ощущение реальности. Она жадно обдирала ключицу. У ее пернатых подруг мертвечина не вызывала отвращения, напротив они мечтали присоединиться к страшной трапезе. Наверное, ночью под таким деревом пируют ведьмы, подумал я и сам удивился своим мыслям.

Раньше я никогда так часто не задумывался о колдовстве. Конечно, в детстве я наслушался историй о том, как ведьмы готовят мазь для полетов из трупов висельников или крови младенцев, о том, как нечисть собирается по ночам на шабаши на горе отверженных, но никогда не придавал этим историям особого значения. Если бы в мире и существовало колдовство, то жить было бы намного легче. В этом случая я бы без труда обучился колдовским навыкам и заполучил бы все, что хочу без заговоров и интриг, с помощью одной лишь магии. Но магии не было.

Руководствуясь этой моралью, я жил спокойно, ни разу не оглядывался на суки с повешенными, ожидая увидеть в сумерках возле них закутанную в плащ фигуру женщины, которая несет корзину и нож, чтобы срезать с трупа куски плоти, необходимые для приготовления колдовской смеси. Я не ездил в канун дня всех святых на гору отверженных, чтобы мельком подсмотреть за шабашом. И даже в детстве, когда мои ровесники дрожали после страшных сказок, услышанных в гостиной у камина, я не опасался, что ночью в темное окно моей спальни заглянет бледное лицо колдуньи - кровожадной похитительницы непослушных детей. Нам часто рассказывали о ней, но я даже уже не помнил ее имени, потому что никогда не верил в нее. Я спал спокойно, пока был ребенком, а когда подрос бесстрашно объезжал отцовские леса. Другие пугались здешних свирепых волков, поговаривали о том, что эти звери на самом деле оборотни и спастись от них можно только с помощью серебряной пули или креста. А я надеялся только на собственный палаш и ружье. Мой брат Поль считал, что не аристократично вместо шпаги и арбалета таскать с собой это тяжелое оружие, а мне оно нравилось. Иногда я брал с собой даже цеп, на случай если попаду в окружение стаи волков. Мои воспитатели были в ужасе от таких манер, от моей ветрености и необузданности, а я только смеялся им в лицо. И в итоге остался один. Правилам этикета теперь обучали только Поля. Меня же предоставили самому себе. Теперь я мог разъезжать по лесам без сопровождения сколько душе угодно, мог общаться с деревенскими жителями и менее удачливыми, чем соседями-помещиками, мог хоть сам участвовать в местных шабашах, если бы таковые были замечены мною в реальности, а не только в пыльных книгах из нашей скудной библиотеки. Отец решил, что я уже достаточно взрослый, чтобы сам защищать себя, а если однажды меня раздерут волки. Что ж, тогда в этом моя вина. Если я оказался таким слабаком, что дал себя поранить или убить, то не заслуживаю быть его сыном и следующим виконтом. К тому же у отца еще был Поль. Если сыновей в семье двое, то потеря одного из них не такая уж трагедия. Все равно титул и земли могут перейти по наследству лишь к одному из нас.