Олег Говда - Беспокойное наследство

Изголодавшийся огонь возликовал и, утробно рыча от нетерпения, жадно набросился на обильную пищу, гулко взметнув опаляющие языки к ночному небу. Словно попытался слизнуть с него снулые, блеклые звезды. В благодарность за щедрое подношение, услужливо обнажая стройные фигурки.

Жар от полыхнувшего костра сделался до такой степени невыносимым, что плотное кольцо дрогнуло и едва не распалось. Поддерживающие друг дружку под локотки, и лишь благодаря этому все еще остающиеся на ногах, девушки очнулись. Хохоча и повизгивая — в притворном испуге — они прянули от обжигающего пламени, все же сумев сохранить целостность круга, ухватившись за руки. Но, теперь колдовской хоровод потерял кольчужную прочность, превращаясь в ажурное кружево, — сродни узору, украшающему подолы и вырезы праздничных рубашек.

Похоже, парни дожидались именно этого мига. Как хищный ястреб бросается на зазевавшегося в поле зайца, они дружно метнулись к расслабившемуся хороводу, выхватывая из живого круга заветную добычу…

И подобно тому же зайчишке, который, заметив опасность, с писком валится на спину и начинает изо всех сил молотить воздух задними лапами — утаскиваемые вглубь леса, девушки истошно визжали и усердно отбрыкивались. Но, по мере узнавания похитителей, заполошный ор стихал… В деревне, где всё и про всех ведомо каждому жителю, а личные симпатии складываются хоть и медленно, но — раз и навсегда, никто не посмеет похитить чужую невесту. За подобное безобразие наглеца и охальника всем миром отдубасят так, что мало не покажется. Хорошо, если не искалечат или совсем не прибьют, под горячую руку! А вот со своей милкой пошалить — лучше времени и не придумаешь.

Спокон веков, в безумную ночь, накануне праздника Иоанна Купалы, от дурманящего запаха цветущего папоротника даже у самой неуступчивой девицы выветриваются из головы отеческие запреты и матушкины напутствия…

И вскоре на речном берегу и, спускающейся к нему, опушке воцарилась былая тишина. Лишь изредка нарушаемая негромким потрескиванием, догорающего в огне, хвороста.

Схватив в охапку, пронзительно взвизгнувшую, Ребекку и нашептывая на ухо любимой ту милую и успокоительную бессмыслицу, которую несут парни, стараясь усыпить бдительность подружки, Тарас Куница бегом бросился к лесу. И поставил добычу на землю, только укрывшись от чужих глаз под сенью дубравы. И, даже не переведя дыхания, жадно впился в покорно подставленные губы горячим поцелуем — пытаясь хоть на мгновение заглушить, разгорающийся в теле, любовный жар. И напрасно, — вдохнув чистое и сладкое дыхание любимой, он только еще больше раззадорился. Аж судорогой прохватило.

Узнав похитителя, Ребекка и не думала артачиться, а принялась отвечать на поцелуи и вольные нежности Тараса со страстью ничуть не меньшей. Миг или вечность они наслаждались желанной близостью, уже почти задыхаясь, но не в состоянии прервать сладкий поцелуй.

Шатко, валко, но дело шло к свадьбе, и они могли позволить себе гораздо больше вольностей, нежели просто влюбленные. И все же, когда обжигающие ладони Тараса заскользили вверх по ее бедрам, увлекая за собой подол рубахи, Ребекка, в последние мгновение, вспомнила, что отец еще не дал согласия на брак. Девушка ловко извернулась, угрем скользнула вниз, освобождаясь из объятий, и, оставив при этом в руках парня свою одежду, проворно кинулась наутек. Ослушаться отца, Ребекка бы не осмелилась, а до момента, когда ее тело уже могло отринуть доводы разума и покориться желанию, оставалось совсем чуть-чуть. Один махонький шажок, после которого остается склонить голову под свадебный венец, либо — сунуть в петлю…

Если бы Ребекка побежала обратно на берег, к праздничному костру, Тарас, скорее всего, не стал бы ее преследовать, а бросился б остужать пыл в прохладные воды Волчанки. В конце концов, не он первый, и не он последний, кому отказали в любовных утехах на Иванову ночь. Но из-за того, что девушка кинулась вглубь чащи, это бегство было воспринято Куницей, как озорство и затейливое продолжение забавы. Поэтому, чуть замешкавшись от неожиданности, он улыбнулся и бросился догонять проказницу. Ориентируясь на ее силуэт, смутно белеющий средь темных древесных стволов.

Бегать по ночному лесу, даже исхоженному сотни раз вдоль и поперек, опасное занятие. Легко можно оступиться, зацепиться за незаметный корень, а то и напороться на острый сук. Убиться, возможно, и не убьешься, а вот крепко ушибиться или окриветь — это запросто.

Пару раз громко окликнув любимую, и видя, что девушка и не думает сбавлять шага, Тарас чертыхнулся и остановился. Тем более, что подлесок с каждым шагом становился все гуще. Словно и не ходили сюда за хворостом. А мгновение спустя, Ребекка окончательно пропала из виду.

— Вот дура, девка! — ругнулся незлобиво парень, недоуменно пожимая плечами. — Разве ж я совсем без понимания? Не хочешь — так и ладно. И пусть… Я же не настаивал… В другой раз слаще будет. По лесу, зачем сломя голову носиться?.. Ночью-то? Эх, хоть бы беды, какой не приключилось…

— Э-ге-ге-гей! — заорал вслед, что было мочи. — Ривка! Вернись! Клянусь, не трону! Покалечишься, дуреха!..

Куница немного повременил, чутко прислушиваясь к ночным звукам, но ответа не дождался. Лес, словно вымер. Или — затаился. Лишь только ветер размеренно шумел листвой в верховье. Да тонко пискнула, где-то неподалеку, мышь, попав в когти ночного хищника.

Отдышавшись и осмотревшись вокруг, Тарас понял, что за время глупой погони, он углубился в чащу гораздо дальше, чем думал. Во всяком случае, как не приглядывался Куница, а не узнавал этой части леса. Странно, ведь слишком уж далеко от деревни за такой короткий срок отбежать нельзя, а вокруг все совершенно незнакомое, чужое. И это ему — сызмальства приученному к охоте?

Куница потер вспотевший лоб и обрадовался, что никто не видит, как маково заполыхали уши. Ведь только теперь он запоздало вспомнил то, о чем старики из года в год настойчиво предупреждают молодежь:

— Берегитесь лешего! В лесу не прячьтесь! Помните: нет ничего слаще в Иванову ночь расшалившейся нежити, как заплутать, заманить в непроходимую чащобу живую христианскую душу.

Предупреждают — это верно. Только, кто бы прислушивался к их постоянным поучениям и ворчанию?

Как и прочие парни из его деревни, Тарас был уверен, что докучливые старики, сами, в молодости, ни на какие запреты внимания не обращали. И только, как немочь скрутила телеса, принялись поучать других. Делиться, значит, нажитым опытом. Вот только откуда он у них взялся, если такими умными и послушными были? М-да, все мы, задним умом крепки.