Геннадий Марченко - Оборотень

"Забавно, — слегка придя в себя, подумал Василий. — А может, это все-таки сон? Что-то уж слишком много сразу всего".

Меж тем любовные утехи Бурчалкиных достигли своего пика, и комната огласилась торжествующим стоном Оксаны Юрьевны. Василий даже позавидовал инженеру; ведь у него самого женщины не было почитай что год, к тому же вряд ли едва ворочавшая тогда языком Верка соображала, чего это Веточкин ей подол задирает.

А ведь были у него когда-то и жена, и сыночек. Но как ударился в запой — так и ушли от него к родителям жены. Теперь все это казалось таким далеким, сказочным… Веточкину стало ужасно тоскливо, если не сказать тошно, и одинокая слеза скатилась по мышиной морде. Вот ради чего он живет!? Кому он нужен, кроме самого себя? Да и себе-то, по большому счету, уже не нужен.

Пока Василий оплакивал свою непутевую судьбу, Бурчалкины уже безмятежно засопели. Веточкин оглядел комнату инженера, обставленную в мещанском вкусе, заодно прислушиваясь, не караулит ли его Барсик за дверью, затачивая когти. Снаружи вроде было все тихо, но рисковать он пока не собирался. Тем более на столе оставалось что-то от вечерней трапезы хозяев. Во всяком случае, сверху доносился одуряющий аромат сыра. На счастье Веточкина, один из краев скатерти свешивался практически до самого пола, и вцепившись в нее коготками, спустя какое-то время он оказался наверху.

Да, здесь было чем поживиться. Сушки, варенье, печенье, куски сахара-рафинада, полбатона в полиэтиленовом пакете, масло, и, самое главное — ломоть сыра. Правда, предусмотрительные хозяева и его упрятали в пакет. Но Василий только криво оскалился; для него тонкий целлофан был детской преградой. И что интересно, если раньше он относился к сыру равнодушно, употребляя только плавленый на закусь, то теперь ради маленького кусочка готов был заложить свою мышиную душу.

Не мешкая, Василий рванул полиэтилен и вонзился зубками в сырную плоть. Правда, радость от обжирания сыром слегка подпортило уже знакомое поскрипывание:

— Ишь ты, набежали на халяву! Жрали бы на кухне, как все, так нет — прутся в комнату столоваться…

Давешний таракан, пристроившись на розетке с вареньем, презрительно глядел на мышь, облизывая перемазанные в варенье жвалы.

— На себя-то погляди! Такой же халявщик, если уж на то пошло. Так что лучше не возникай!

— Эх, был бы ты, грызун несчастный, с меня ростом, показал бы я тебе, где раки зимуют.

Таракан воинственно подпрыгнул, и не удержавшись, свалился в розетку. На его счастье варенье оказалось густым, и спустя пару минут рыжий выкарабкался наружу, едва двигая слипшимися конечностями.

— Так-то, — довольно пропищал Веточкин, с набитым животом спускаясь вниз. На полу ему приспичило, и не мудрствуя лукаво, он сделал пахучую кучку.

"Даже задницу подтирать не надо, — довольно подумал Василий. — А вообще-то так этим Бурчалкиным и надо".

Осторожно выбравшись в коридор, Веточкин осмотрелся, и не заметив Барсика, шустро засеменил по направлению к своей двери. Подцепив фанерную дверь коготками, он сумел ее приоткрыть и проникнуть в комнату. Но не успев сделать и вдоха, Василий с замиранием сердца услышал позади чьи-то мягкие шаги…

Веточкин, следуя мышиному инстинкту, молниеносно шарахнулся в сторону, и спустя мгновение острые кошачьи когти располосовали доски там, где он только что находился. Яростно зашипев, Барсик развернулся, собираясь следующим прыжком прикончить жертву. Но тут начало происходить нечто, отчего шерсть на кошачьем загривке встала дыбом. Беспомощный секунду назад грызун вдруг увеличился в размерах, затем на миг съежился, и вновь принялся расти, постепенно приобретая облик злейшего кошачьего врага, забулдыги Василия Веточкина. Не в силах более выносить столь душераздирающего зрелища, кот истерично мяукнул и опрометью бросился в коридор, а уже оттуда через кухонную форточку и вовсе на улицу.

Василий очнулся, когда за окном уже занимался тяжелый осенний рассвет. Сообразив, что он в чем мать родила лежит на холодном полу, Веточкин поднялся, и пошатываясь, побрел к дивану. Здесь он укутался в дырявый плед, дрожащими пальцами зажег спичку и закурил.

"Привидеться же такое, — подумал он, вспоминая кошмар. — То ли сон, то ли и впрямь "беленькая". Нет, с выпивкой надо завязывать".

И в этот момент взгляд его упал на пол, где возле кучи белья Веточкин узрел следы кошачьих когтей, располосовавших доски. Пока он осмысливал увиденное, языком выковырял застрявшую промеж зубов сырную крошку, что ввергло его в пучину смятения.

— Господи! — обратился он к бормотавшему радиоприемнику. — Помоги мне не сойти с ума…

На что приемник вдруг неожиданно четким лекторским голосом выпалил:

— Сон разума порождает чудовищ…

Василий запустил пальца в свою давно не мытую шевелюру и беззвучно заплакал. В его слезах смешались страх, отчаяние и странная, светлая тоска. Он тосковал по своей жене, сыну, по тому миру, который выплюнул его, словно вишневую кость, вместо того, чтобы протянуть руку помощи. Он плакал, пытаясь заглушить рвущийся наружу стон…

Между тем на кухне уже вовсю кипела обычная коммунальная жизнь. Инженер Бурчалкин, держа в руке чайник с нарисованными на боку цветочками, менторским тоном вещал:

— Прасковья Филипповна, не будете ли вы так любезны убрать с плиты вашу перловую кашу? Судя по видимой консистенции, она уже вполне созрела для употребления.

— Уж не знаю, Роман Хехторович, для чьего употребления она созрела, но для моих зубов она еще жестковата. А ежели вам приспичило ставить чайник, то вон попросите Катеньку убрать корыто с бельем. А то раскинулась аж на две конфорки, ни свет ни заря.

— Кто рано встает — тому Бог подает, — парировала Катенька, швея-мотористка со швейной фабрики имени Розы Люксембург.

— Все-равно, чего в такую рань белье-то кипятить? Выходной, чай…

— Да у вас, пенсионеров, каждый день выходной.

В этот момент на кухне в одних трусах и с алюминиевой кружкой в руке появился Веточкин. Внимание всех присутствующих тут же переключилось на него.

— Вот и наш болезный проснулся, — с ехидцей проворковала Прасковья Филипповна. — Што, милок, болит головка-то?

— Нормально, бабка…

Василий набрал из крана воды и залпом выпил.

— Может, кашки отсыпать?

— Не, я перловку не перевариваю.

— Гляди-ка ты, хурман какой! Вдругорядь особливо для тебя гречку с маслицем отварю.

Ничего не ответив, Василий вернулся в комнату, впервые за много дней выключил радио, оделся и отправился в расположенный неподалеку магазин "Океан". Минут через тридцать подъедет фургон со свежемороженой рыбой, можно будет малость подколымить на разгрузке.